Вода бежит и вращает молельное колесо, и при каждом обороте молельного колеса звенит колокольчик; у него резкая и радостная нота. Колесо состоит из барабана высотой в полметра, на котором золотом написаны санскритские буквы. Внутри огромное количество плотно скрученных листков бумаги с тысячами отпечатанных на ней текстов. Самый частый – знаменитое «Ом мани падме хум», которую обычно переводят так: «О» (ом), «драгоценность» (мани), «в цветке лотоса» (падме), «слава» (хум). Драгоценность, в современном толковании, – это Ченрезиг, далай-лама. То есть при каждом обороте колеса мантра как бы проговаривается вслух столько раз, сколько она написана внутри. А раз вода крутит молельное колесо сутки напролет, можно посчитать, сколько священных мантр «произносится» за месяц или год.
Гениальные применения этого принципа механической молитвы можно найти в Тибете повсюду. Прежде чем смеяться над ним, нужно вспомнить, что это незначительное народное проявление ламаизма. Любая религия, которая оставляет глубокий отпечаток в душах мужчин и женщин, не очень привыкших думать и анализировать, обязательно будет иметь подобные моменты. Нужно ли осуждать христианство из-за того, что итальянская крестьянка вознесла молитву святому Антонию, прося у него помощи, чтобы найти потерянную иголку?
У входа в монастырь нас встретил хорошо упитанный лама, похожий на управителя преуспевающей тосканской усадьбы. Это был Юлгье («Завоевавший страну»), омце – ректор монастырской школы, и он, как видно, ждал нас. Это был высокий, сильный, энергичный и довольно грубый человек в возрасте около пятидесяти.
Смеялся он весело, а когда он двигался, было похоже, как будто он собирается залезть на гору или схватить за горло демона. Он наверняка внушал страх монастырским ученикам. Он улыбнулся мне, потому что я был иностранец, у которого водятся рупии. (Опасаясь лишиться его благосклонности, я своевременно сунул ему серебряную монету. Кажется, в жизни в принципе следует быть таким же крутым, как он.) Когда я посмотрел на него, пока он думал, что я не вижу, я заметил, что его лицо ожесточилось, и мысленно отметил, как похож его квадратный подбородок и на его большой узловатый кулак. Мальчики-ученики наверняка тоже подсознательно это заметили. Тем временем они крутились возле нас, не зная, то ли поддаться страху перед омце и уйти, то ли удовлетворить желание подойти и поближе посмотреть на белого человека.
Некоторые европейские писатели создают такое впечатление, что ламы – это категория людей, состоящая исключительно из сказочных мудрецов и аскетов, способных на самые необычайные сверхъестественные подвиги. Это самое что ни на есть ложное представление. Монашеский мир Тибета живой и разнообразный, в нем полно личностей всякого калибра, силы и характера. По существу, он так похож на мир католических священников, что это сходство поразило миссионера Эвариста Гюка еще в 1845 году. Действительно, там можно найти и аскета, который умертвлял свою плоть до тех пор, пока она не превратилась в тонкий инструмент скрытых психических сил, эдакую чувствительную антенну, протянутую в сверхчеловеческое и сверхъестественное. Но можно найти и прозорливого, упитанного настоятеля, который в мгновение ока решит ваши психологические и экономические проблемы, и кислого, малоприятного педанта, и добродушного простака, и ученого доктора, наизусть знающего Кангьюр и Тангьюр, но лишенного какой-либо внутренней искры; можно найти и блаженного, который напивается, поет, играет, занимается любовью и все-таки обладает мудростью в своей глупости. Но разве так не в тысячу раз лучше? Кого интересуют абстракции, когда есть люди из плоти и крови, с которыми можно познакомиться? Ламы не то, чем мы хотели бы их видеть; не музейные экспонаты, не фантастические фигуры, вырезанные из слоновой кости или нарисованные на пергаменте, а люди с их недостатками и свойствами, каждый со своей индивидуальностью, окрашенные чуть отличным светом цивилизации, основанной на чужих для нас посылках.
Мы прошли под аркой входных ворот и оказались в залитом солнцем дворе, где между немногими неровно посаженными деревьями росла зеленая трава. Он был полон того восхитительного ощущения покоя, который типичен для этих древних, освященных веками мест. Много трап (трапа – это обычный монах, в отличие от ламы, учителя, который учился и сдал какие-то экзамены) вышло и стояло у входа на кухню – огромное, дымное, закопченное помещение со сказочными котлами и громадными, совершенно черными балками, которые исчезали во тьме крыши. Другие трапы вышли на лестницу. Все они улыбались, большинство застенчиво, ожидая, что я скажу что-нибудь или подам приветственный знак. Тибетцы – настоящие ксенофобы, но самые неординарные. Их ксенофобия исключительно абстрактная и теоретическая. Они закрывают свою страну от иностранцев, и в Лхасе издаются самые строгие законы, чтобы не допускать туда чужих, но, когда среди них появляется белый человек, его встречают с энтузиазмом и поднимают страшный шум.
Для тибетцев белый человек – представитель мира увлекательнейших тайн. Для них мы – носители экзотики наоборот, экзотики самолетов, фотоаппаратов, часов, пенициллина, мира управляемых и воспроизводимых чудес. (Лама может научиться подниматься в воздух при помощи левитации, но только после многолетней подготовки и суровейших аскетических испытаний, и даже тогда он может потерпеть неудачу. Однако любой может летать на самолете.) Что делает нас экзотическими в глазах тибетцев – это наше магическое управление стихиями. Мы – мифический народ, заключивший союз с надземными и подземными демонами, которые дают нам сверхчеловеческие силы в исполнение бог знает какого дьявольского пакта. Омце оставил нас на минуту, конечно же чтобы предупредить настоятеля о нашем приходе. Ученики тут же окружили нас, все хотели посмотреть и потрогать мою камеру. Я еле сумел пробраться сквозь толпу. При этом я полными легкими вдыхал foetor tibeticus
[7].
Foetor tibeticus состоит из разных ингредиентов, основа которых – страшная грязь тибетца и тибетской одежды. Повсеместный запах прогорклого масла придает ей последний лирический штрих. Грязь эта древняя, чудовищная и трехмерная. Руки, бедра, ноги и спины тибетца месяцами и годами покрывались коростой грязи. Такое впечатление, что каждый человек с любовью культивирует свою оболочку грязи, быть может, для того, чтобы сделать из тела более долговечный памятник или изучать геологию грязи в ее медленно аккумулирующейся и сложной стратификации. В конце концов грязь должна приобрести индивидуальность, собственный характер; у тебя должно появиться ощущение, что вас двое во внешней оболочке и что придет пора, когда она, эта штука, корка, превратится в форму, в негатив, из которого ты однажды ночью потихоньку вылезешь, оставив ее прислоненную к стене, безобразную и жирную, как роланг.
Масло (так же как кости и тишина) – одна из самых характерных черт Тибета. Кажется невероятным, что самки яков, пасясь между камнями и песком, могут давать такое огромное количество масла. Но на Тибете его полным-полно. Оно продается даже в самых глухих деревнях; его используют для жертвоприношений богам во всех храмах и личных молельнях; из него умело вырезают статуи и сложные орнаментальные узоры, а потом раскрашивают с необычайным изяществом; его жгут в лампах, им платят налоги; женщины мажут им волосы, а часто и лицо; его всегда принимают в подарок; его смешивают с пампой (жареной ячменной мукой) для еды и с чаем для питья. В Тибете масло повсюду. Оно используется все время, с любой возможной целью, и ты никогда не можешь скрыться от него.
