Кости в Тибете так же повсеместны, как и масло. Там больше животных умирает своей смертью, чем их убивают в других странах; но нигде в мире, насколько мне известно, ты не найдешь столько туш, черепов, бедренных костей, позвонков и ребер, разбросанных по дорогам, за домами, вдоль горных перевалов. Для этого нет никаких причин в природе вещей; это просто странная культурная особенность. Кости животных не зарывают, не прячут с глаз долой и не уничтожают; их просто оставляют, словно камни, на дороге и у порога. Дети играют с ними или кидаются друг в друга. Я полагаю, что должна быть какая-то активная сторона в этой видимой пассивности; нетибетцам положительно должно нравиться, когда вокруг лежат кости. Похоже, для них кости что-то вроде цветка, украшения, удобства, удовольствия. Может быть, это напоминание об иллюзорной природе временного мира, из которого человек должен сбежать, если он хочет спасения? Кто знает!
Третья характерная черта Тибета после масла и костей – это невероятная тишина. Современная физика говорит о четырехмерном пространственно-временном континууме. Тибет состоит из четырехмерного пространственно-временного континуума. Есть желтая, охряная тишина камней, сине-зеленая тишина ледяных пиков, тишина долин, над которыми ястребы кружат высоко в солнечных лучах, и есть тишина, которая очищает все, высушивает масло, распыляет кости и оставляет в уме невыразимую, мечтательную сладость, как будто ты достиг какого-то древнего отечества, потерянного в начале времен.
Омце вышел на балкон и крикнул:
– Кушог-сагиб (господин-сагиб)! Драгоценный вас ожидает!
Услышав его голос, ученики, восторженно толпившиеся вокруг меня, чтобы посмотреть в видоискатель фотоаппарата, исчезли, как по мановению волшебной палочки. С омце впереди и в сопровождении других монахов я наконец дошел до зала, где вскоре должен был появиться Ринпоче («Драгоценный») Нгедруп Дордже («Благословенная молния»). На самом деле он был не настоящим главой монастыря. Настоящим главой был некий Тхупден Оден («Вечный свет учения Будды»), который жил примерно сто лет назад. Его земной путь был отмечен такой святостью, такой дальновидной мудростью, столькими очевидными признаками того, что он приблизился к окончательному просветлению, что после смерти его сочли бодхисатвой. Какая великая и замечательная вещь для монастыря, когда его возглавляет настоящий бодхисатва! Это все равно что приютить у себя посланника Абсолюта или иметь собственного представителя в несокрушимых чертогах космоса – надежная и отрадная связь с тем, что бесспорно и вечно.
Каким образом Тхупден Оден вернулся к людям? Вскоре после смерти он воплотился в другом теле, в теле ребенка. Его перерождение, пребывание в новом телесном образе, было обнаружено после ряда чудесных событий. Ребенок рос и был с особой тщательностью образован при монастыре и в Лхасе. Он достиг зрелости, много лет управлял общиной и в конце концов умер.
В 1937 году Тхупден Оден воплотился в третий раз, снова явившись в теле ребенка. Конечно, речь не идет о рождении и смерти в привычном для нас смысле слова, а только о переходе одной и той же духовной сущности, одного и того же бодхисатвы Тхупдена Одена, из одной плотской оболочки в другую. Так что сейчас он смотрит на мир глазами худенького, задумчивого мальчика девяти лет. Пока он не достигнет совершеннолетия, общиной временно управляет регент Ринпоче Нгедруп Дордже. Позднее мы увидим, как все это повторяется в несравнимо более широком и грандиозном масштабе далай-ламы и правительства самого Тибета.
Пока мы ждали Драгоценного, молодой лама по имени Тонгье («Высокая цель») показывал мне разные молельни. Я редко видел в Тибете такое совершенное воплощение идеала монашеской красоты, как Тонгье (см. фото 35). Черты его лица были красивы и выразительны, его длинные черные волосы были тщательно собраны на затылке. Его безбородое лицо отличалось безмятежной мифологической красотой, отчего-то напоминающей южные моря. Он был застенчив и торжествен, смущен и царствен. Его монашеское одеяние, похожее на тогу, ниспадало классическими волнами.
Мы вернулись в комнату. За соседней дверью слышались торопливые шаги, взволнованный шорох халатов и накидок, краткое многозначительное молчание, предвосхищающее приход важной и долгожданной священной особы. Вошел омце, велел мне стоять на своем месте и приготовить пояс. В Тибете есть обычай при посещении важного человека делать ему подарок в виде белого шелкового пояса (ката). В ответ он дарит тебе такой же пояс. Обмен сопровождается множеством поклонов и улыбок, а также подчеркнутыми и четко рассчитанными знаками почтения, которые так любят на Востоке.
Через несколько мгновений я услышал медленные шаги старика в сандалиях, и в дверном проеме появился Драгоценный. Это был энергичный богатырь восьмидесяти четырех лет, настоящий дуб, чья жизненная сила и не тронутые старостью умственные способности светились в его живых, умных, проницательных глазах. На нем было шелковое одеяние песочного цвета с простыми цветными полосками, из ткани, очень красивой старинной красотой, и тюрбан из искусственных волос, какой носят монахи школы Кагью.
Задержавшись на минуту на пороге, достаточно, чтобы дать почувствовал всю эффектность его появления, Драгоценный торжественно приблизился ко мне. Я сразу же понял, что стою перед законченным мастером хореографии, и, предлагая ему пояс, постарался со своей стороны выступить как можно лучше. Но, как видно, я допустил какое-то страшное нарушение этикета, потому что все расхохотались. Чтобы спасти положение, я произнес приветствие в самых почтительных выражениях, и, кажется, это удовлетворило старика, который что-то пробормотал и пошел и сел на свой лакированный стул. Для меня были приготовлены ужасный европейский стул, как будто из дешевого кафе, и маленький стол, оба чудовищно дисгармонировавшие с тибетской атмосферой места. Как печально, что Запад всегда предстает в Азии дешевым, уродливым и тривиальным!
– Откуда вы родом? – спросил меня Драгоценный.
– Из страны, которая называется Италия, Италия-юл.
– Это хорошо, потому что если вы из Италия-юл, то я смогу свободно говорить с вами на нашем языке!
Удивительно, как расходятся вести по этим долинам. Европейцы и белые люди вообще бывают здесь так редко, что всегда становятся объектами любопытства и внимания. Это таинственные существа, представители еще более таинственного и далекого внешнего мира, наполненного волшебными, ужасными и в то же время желанными вещами. Поэтому за белым человеком в Тибете пристально наблюдают и изучают даже его самые интимные и незначительные качества. Люди в далеких деревнях, куда ты никогда не ступал ногой, знают, сколько тебе лет, что ты любишь есть, грубый ты или вежливый, скаредный или щедрый, уравновешенный или вспыльчивый, нравится ли тебе спать, или много читать, или ты любитель выпить, уважительно ли посещаешь монастыри, нравятся ли тебе местные девушки, ходишь ли ты на охоту и даешь ли хорошие чаевые. Благодаря профессору Туччи итальянцы пользуются в Тибете репутацией ученых и знатоков всех сторон тибетской цивилизации, и, естественно, они приходят к выводу, что все итальянцы так же превосходно говорят по-тибетски, как блестящий геше (доктор) из Рима. Однако Драгоценный переоценил мое владение тибетской лексикой и грамматикой, и мне пришлось попросить его говорить медленнее и проще.
