Трудно ответить на этот вопрос. Счастье, очевидно, не зависит о технических устройств, и можно быть счастливым, имея очень мало, и несчастным среди изобилия. В каждой цивилизации должен быть свой типичный, средний человек, как бы трудно ни было его определить, чтобы на его примере делать сравнения. Должен сказать без колебаний, что тибетцы из долины Тромо имеют тысячу причин считать себя более удачливыми и счастливыми, чем бедные обитатели больших европейских городов. Они не богаты, но они и не нищие. У них нет газет, радио и кинотеатров, но у них есть профессиональные рассказчики, странствующие певцы и народный театр, и в хорошую погоду они могут плавать по рекам, пить чанг и петь до поздней ночи. Наконец, они живут в совершенно стабильном обществе, где отношения между личностями, между людьми и общиной, между человеком и вселенной, есть прочная реальность, в которой никто не сомневается и которую никто не доказывает.
В другой день Чампа вдруг спросил меня: «Кто ваш йидам?» (божество-хранитель). В Тибете не только у каждой религиозной школы, каждого ордена, каждого монастыря есть один или больше хранителей, но и каждый человек живет под постоянной защитой личного хранителя. Он может сам выбрать себе йидама, но чаще всего йидама указывает ему гуру, или духовный наставник. («Гуру» – санскритское слово, возможно имеющее тот же корень, что и латинское gravis.) Вопрос Чампы поразил меня по двум причинам. Во-первых, у меня нет никакого йидама (хотя, если бы мне пришлось выбирать, пожалуй, мой выбор пал бы на Дукхора, Колесо Времени, потому что есть ли что-нибудь более загадочное, чем время? Вечность невразумительна, как и бытие, должен сказать. Но по-настоящему неразрешимые загадки – это время и становление, мир, множество и конечное). Во-вторых, вопрос заинтересовал меня, потому что он отражал взгляды Чампы на жизнь.
Человек в первую очередь вселенная, которую он носит внутри себя. У каждого из нас есть или, скорее, каждый из нас сам есть такая вселенная, большая или маленькая, простая или сложная, детская и образная или зрелая и аналитическая; никто не обходится без нее. Наша внутренняя вселенная постепенно принимает форму в детстве, в процессе воспитания и обучения, и она насквозь, до самой глубины, пронизана цивилизацией, которая нас взрастила. Нет такой вещи, как «естественный» человек, есть только «цивилизованный» человек. Мы европейцы не только потому, что пользуемся такими концепциями, как право, романтика или парламент, или потому, что определенным образом реагируем на изображение обнаженной натуры или учение о переселении душ, но и потому, что мы ходим по-европейски, приветствуем друга с другой стороны улицы по-европейски. На какое-то время я забылся из-за того, что мы с Чампой говорили одними и теми же словами на одном и том же языке, но его вопрос, словно внезапный луч света, осветил иначе невидимую пропасть.
Чампа часто приглашал меня побывать в монастыре Дунгкар, и сегодня я решил провести там день и пообедать с ламами. Это большой монастырь, построенный сравнительно недавно, он возвышается над разбросанными валунами древней морены, ограждающей долину Тромо. Наверное, над мореной когда-то было озеро, но оно исчезло, оставив после себя длинную зеленую равнину (Лингматанг), которая служит пастбищем для стад яков. Голые крутые горы поднимаются со всех сторон, а вдалеке видны сверкающие на солнце снежные пики. Короче говоря, это место очень романтичное и красивое, которое глубоко трогает душу.
Равнина Лингма: тайная жизнь бодхисатвы
В пятнадцати минутах ходьбы до монастыря я набрел на группу молодых монахов, которые собирали землянику; Чампа был с ними. Не знаю почему, но в компании других молодых людей он всегда выглядит слегка не к месту. Он собирал землянику с таким видом, как будто разбирал трудный текст.
– Как хорошо! – сказал он, приветствуя меня. – Как хорошо, что наконец-то вы пришли. Но мы сейчас не в гомпе; у нас неделя каникул, и мы пока живем здесь. Ринпоче (маленький живой бодхисатва) тоже здесь, он хочет вас повидать. Вы принесли лекарства? Здесь они многим нужны!
У начала равнины Лингма мы нашли целый лагерь из таких маленьких белых китайских палаток с узорами в виде больших синих завитков, в которых тибетцы обожают проводить теплое лето на природе, отдыхая, наслаждаясь едой, питьем и пением. Если это монахи, они также отводят несколько часов на чтение и медитацию; если миряне, они танцуют и флиртуют, пока дети бегают вокруг или бранятся из-за лепешек. Может быть, это пристрастие к «кемпингу» – остаток старых обычаев среди народа, который не так много веков назад был кочевым? Очень вероятно, что так. Должны пройти тысячи лет, прежде чем в конце концов исчезнет какая-то особенность цивилизации. Жители Средиземноморья были земледельцами и горожанами намного дольше, чем жители Северной Европы. Вот почему естественный центр жизни в южноевропейских странах – это агора, рыночная площадь, а в северных до сих пор очень жива необходимость часто соприкасаться с природой.
Как только мы дошли до лагеря, меня усадили на гостевом месте в палатке, открытой с одной стороны. Вскоре появился настоятель с тремя помощниками – настоятель, который будет управлять монастырем, пока маленький Воплощенный не достигнет восемнадцатилетия. После обычных приветствий принесли чай. Настоятель был уже пожилой, склонный к полноте. Лысый, с маленькими острыми глазами. Нижняя часть лица явно свидетельствовала о сильной воле и практической хватке. Он не был мистиком, но добросовестным управителем, который умеет эффективно поддержать монастырскую дисциплину.
Один из его помощников тут же бросился мне в глаза своим немонголоидным лицом. Как только появилась возможность в разговоре, я спросил его, откуда он. «Из Ладака», – ответил он. Иными словами, из Западного Тибета. У него в лице явно было что-то, так сказать, от белой касты; он вполне мог бы быть крестьянином из Южной Италии. Он был высокий, темноволосый, смуглый, с большим носом и большими глазами и, насколько я мог судить, долихоцефальным черепом. Коренное отличие между азиатским и европейским лицом – это то, что на первом ткани очень плотно облекают кости, тогда как на втором кожа свободнее, образует складки, впадины, долины. Пожилой азиат может быть очень морщинистым, но морщины – это впадины, а не выступы на его лицевом ландшафте.
Настоятель страдал от ревматизма и подробно описывал свои симптомы. К счастью, полковник Мойз осмотрел его несколько дней назад и выписал лекарства, которые я принес с собой. Неделя жизни в лагере на лугу, который днем сырой и мокрый ночью, едва ли ему поможет, я так ему и сказал. Но он сказал, что ничего не может поделать. «Мы на отдыхе, понимаете». Другие монахи с другими жалобами попросили разрешения войти. Они жаловались на несварение или зубную боль, у одного воспалилось колено – короче говоря, жалобы самые тривиальные. Полковник Мойз говорит, что в целом у жителей долины превосходное здоровье. Единственное заболевание, которое время от времени свирепствует среди них, – это оспа. Тибетцы ее очень боятся, но только начинают делать прививки.
Чампа, который ненадолго исчезал, вернулся в шатер и объявил, что Ринпоче готов меня принять. Мы вышли. Маленький бодхисатва сидел у палатки на небольшом троне из подушек. Перед ним был резной позолоченный столик с нефритовой чашкой, бронзовым дордже и разными другими богослужебными предметами. Настоятель сел рядом. У него тоже был трон из подушек и столик, но оба чуть ниже, чем у Ринпоче. Высота, на которой человек сидит, имеет в Тибете огромную важность. Никому, например, не разрешается сидеть выше далай-ламы. Только когда далай-лама еще ребенок, его наставнику в богословии позволено в отдельных случаях занимать место выше его. Я подарил Драгоценному шелковый пояс и сел на корточки рядом.
