Церемония начинается до рассвета, как обычно для торжеств в Тибете, где ранние часы дня считаются самыми благоприятными. Разные участники начинают сходиться в зал Золотого Трона. Везде сверкает золото и резное дерево алтарей; шелковые картины, подушки и шерстяные ковры заглушают звуки. Постепенно зал наполняется. Вот шапе – три мирянина и один лама, вот регент (пойгьялпо, «царь Тибета»), вот настоятели главных монастырей – тощие аскеты с пытающим взглядом, полные, самоудовлетворенные сановники, сухопарые педанты, вот главы знатнейших семейств и иностранные делегации. Наконец водворяется тишина, и божественного ребенка в церемониальных одеждах вносят в зал, высоко поднимают и заботливо усаживают на «его» трон. Все падают ниц, теперь в Тибете официально есть новый далай-лама. Бэзил Гулд, который возглавлял британскую делегацию на церемонии Золотого Трона в 1940 году, рассказывает, что самообладание и серьезность ребенка, пока он бесконечными часами давал индивидуальные благословения, были очень трогательны. Надо вспомнить, что мальчику тогда едва исполнилось четыре с половиной года.
После того как новый далай-лама найден и возведен на трон, начинается его образование. Это очень суровый процесс, каждая деталь жестко регламентирована. С этого времени, помимо маленьких братьев, которые тоже обучаются в монастыре, его окружают только монахи. Конечно, он играет, как всякий нормальный, здоровый ребенок, но он должен привыкнуть к долгим часам учения, покаяния и публичных церемоний. Его обслуживают камердинер, эконом, который пробует всю еду до него, придворный «капеллан», который делает приношения богам от его имени, главный повар, главный врач, библиотекарь – короче говоря, целый двор с очень строгим и детальным этикетом, откуда полностью исключены женщины.
Юный далай-лама учится читать, писать и считать. Вскоре наступает время, когда он должен впервые удалиться в уединение в обществе наставника по богословию. Как только он достаточно подрастет, его начинают обучать теории и практике управления государством, но прежде всего он читает, перечитывает, толкует и комментирует религиозные книги, от бесчисленных томов Кангьюра до писаний Цонкапы. Он часто бывает на религиозных диспутах, которые происходят либо в Потале, либо в крупных монастырях Лхасы. Перед совершеннолетием он должен нанести побывать у одного из тайных озер Тибета, чтобы получить видение касательно будущих событий его «правления».
Принцип преемственности на основе реинкарнации приобрел в Тибете необычайную популярность. После того как его впервые применили к главам школы Гелуг, вскоре он стал применяться к настоятелям монастырей Ташилхунпо, то есть к панчен-ламе, которого европейцы часто неправильно называют таши-ламой. После далай-ламы панчен-лама есть самая главная фигура в духовной жизни Тибета. Оба главы связаны метафизической взаимозависимостью, которая объясняет многое в их взаимоотношениях. Далай-лама – это воплощение бодхисатвы Авалокитешвары, а панчен-лама – воплощение Дхьяни-будды Амитабхи. Но если мы вспомним, что говорилось в главе 4, станет очевидно, что духовный престиж далай-ламы должен быть ниже, чем панчен-ламы, от которого он духовно происходит, потому что в конечном итоге Авалокитешвара всего лишь эманация Амитабхи.
Надо вспомнить и коренное различие между Дхьяни-буддой и Дхьяни-бодхисатвой. Первый живет на уровне Логоса, то есть чистой мысли; второй представляет собой динамический момент творения, контакт с «круговоротом жизни». То же различие относится и к функциям далай-ламы и панчен-ламы на земле. Далай-ламы, что естественно, быстро разобрались, в чем дело. «Ты, о панчен-лама, мой духовный господин, – говорит далай-лама. – Это общепризнанная истина. Но твоя функция – пребывать в священной, безмолвной области невидимого. Поэтому оставайся в Ташилхунпо и наслаждайся невыразимым блаженством. Оставь мне, тому, кто всего лишь твоя эманация, мирские дела, которые слишком низкие, слишком мимолетные, слишком незначительные, чтобы быть достойными твоего внимания». Панчен-лама, разумеется, не хотел соглашаться с таким положением, особенно после того, как далай-ламе удалось избавиться от китайцев в 1912 году и стать по-настоящему независимым.
Вследствие этого отношения между двумя главами постепенно стали натянутыми вплоть до разрыва. С годами далай-лама стал отождествляться с пробританской политикой, а панчен-лама – с прокитайской. В 1923 году панчен-ламе даже пришлось уехать из Тибета и искать убежища в Кумбуме в Монголии. В 1935 году он умер, чтобы вскоре возродиться в новом «фантомном теле», десятом по порядку, и сегодня его представляет пятнадцатилетний мальчик.
Это серьезное несчастье для страны, когда в ней две силы с одинаковым или почти одинаковым влиянием. Наступает момент, когда происходит раскол, люди встают перед конфликтом интересов, и все погружается в хаос. Как в XIX веке европейцы играли на соперничестве между сегунами и императором в Японии, чтобы открыть страну для международной торговли, так же, можно предвидеть, когда иностранная держава захочет войти в Тибет, она воспользуется в качестве рычага соперничеством между двумя главами религии, далай-ламой в Лхасе и панчен-ламой в Ташилхунпо.
Кроме двух верховных светочей на тибетском небосклоне есть много других живых бодхисатв. За прошлые два века система преемственности на основе реинкарнации распространилась удивительно широко. Сейчас у каждого сколько-нибудь значительного монастыря свой собственный Воплощенный, собственное «фантомное тело». Их, наверное, несколько сотен. Есть еще и живая бодхисатва женского пола Палден Лхамо («Преславная богиня»), которая живет в монастыре на берегу озера Ямдрок. Когда молодой далай-лама приезжает на озеро Чокоргье за видениями, он останавливается в монастыре Палден Лхамо.
Палден Лхамо представляет одну из Восьми Ужасных. Она считается особой защитницей далай-ламы и панчен-ламы. Ее санскритское имя означает «адамантовая шлюха». Она всегда изображается в ее ужасной форме, как бешеный противник сил зла. Она сидит боком на белом муле, преодолевая море крови. Она чудовищно уродливая, обезумевшая от ярости и синяя. На ней гирлянда из черепов и корона из костей, у нее веер из пальмовых листьев, две игральные кости, чтобы играть человеческими жизнями, несколько змей, много драгоценностей, тигровая шкура, скипетр, чаша из черепа, до краев полная крови и дымящихся внутренностей, она подносит ее ко рту, искривленному диким оскалом. Однако ее теперешняя земная инкарнация, как говорят, симпатичная, бледная и, скорее, печальная девушка. Ее редко видно, и то только издалека, в таинственном полумраке храма.
Трудно представить себе встречу более странную и в каком-то смысле более трогательную, чем короткая, единственная ритуальная встреча далай-ламы и воплощения Ямдрок-цо – двух подростков, двух пленников суровых монастырских условностей, двух пленников разных мифов. Один из этих мифов грандиозный, красивый и благородный, а другой – ужасный, темный и первобытный. Оба просто символы, инциденты, «фантомные тела» в невероятной метафизической фантасмагории, в сумасшедшей игре символов. Оба позолоченные пленники церемониала и этикета дворов и монастырей. Но это два человека, и они молоды. Что они чувствуют на этой короткой встрече?
Монастырь Дунгкар: чудовищные связи защищают медитирующего доктора
