Тем временем, пока я рассказывал эту историю, мы дошли до Чумби. Тут же нам в глаза стали бросаться всяческие дурные признаки. Солдат неряшливого вида, сидевший на корточках у входа в деревню, поднялся, увидев нас, и куда-то заторопился.
– Видел? – сказал я Пьеро. – Он сейчас предупредит, что мы идем. Там уже готовятся!
– Ерунда! – ответил Пьеро. – Он побежал за сломанным будильником или за теткой с ревматизмом!
Мы перешли через мост, пересекли широкое пространство, где около дюжины головорезов чистили оружие, подковывали лошадей или сидели и курили на солнышке, и вошли на двор. Большие ворота с огромным замысловатым замком захлопнулись за нами. Два вахлака вышли нам навстречу.
– Куцаб вас ждет. Идемте! – сказали они.
Мы поднялись по нескольким ступенькам и через большие ворота с разноцветными украшениями попали во второй двор, где жил куцаб. Другой слуга проводил нас в комнату, где для нас были приготовлены стулья; высокий для полковника Мойза и поменьше для Пьеро и меня. Мы находились в гостиной типичного представителя мелкого дворянства или буржуазии Тибета с диванами из подушек, низкими столиками у окна, буфетами у стен, несколькими тканевыми картинами, небольшим алтарем и мебелью из резного позолоченного дерева. В одном углу мы обратили внимание на стойку с примерно двадцатью ружьями, там еще были большие пистолеты и мечи с кинжалами.
– Помяните мои слова, – сказал я. – У них все готово! Будут полчаса заговаривать нам зубы цветами и поэзией, а потом бросят за решетку. Ты принес бумаги?
Пьеро покачал головой, он уже начал сильно раздражаться. Он посмотрел на полковника Мойза, который, однако, был, как обычно, совершенно невозмутим. В конце концов мы услышали шаги, и появился куцаб Тобванг. Он сердечно приветствовал нас и усадил у окна. Это был высокий, крепкий человек около сорока лет, с серьезным и, если хотите, двусмысленным выражением лица. Он был одет в тибетском стиле, носил длинные волосы и в левом ухе серьгу из золота и бирюзы, знак тибетского чиновника. Разговор начинался трудно, то и дело возникали неловкие паузы.
– Как вы находите Ятунг? – спросил Тобванг. – Это бедная деревня, там ничего нет. Очень жаль, что вас не пускают в Лхасу. Там вы бы увидели самые замечательные вещи, которые только есть в нашей стране.
Я посмотрел на Пьеро. Начало было плохое, комплименты звучали очень зловеще.
Полковник Мойз попросил меня сказать, что мы, со своей стороны, имеем самое горячее желание поехать в Лхасу, но многое зависит от него, от господина Тобванга, и от доклада насчет нас, которые он может отправить своему начальству. Тобванг заверил нас, что он уже отправил в Лхасу самые благоприятные доклады и что сделал все, что только мог.
Таким же образом разговор продолжался еще некоторое время. Два мальчика налили чай и предложили индийские лепешки, которые считаются большой роскошью. Потом Тобванг открыл ящик и достал навесной замок.
– Я уже долго никак не могу его открыть, – сказал он. – Может быть, вам удастся сотворить чудо?
Пьеро посмотрел на меня с торжествующей улыбкой.
Один за другим мы осмотрели упрямый замок. Между тем я заметил, что несколько головорезов, которых мы видели снаружи, потихоньку входили и собирались в темном конце комнаты. Тобванг продолжал говорить. Он, наверное, думал, что я знаю тибетский гораздо лучше, чем на самом деле, потому что после первых нескольких фраз, которые он произнес медленно и отчетливо, стал говорить быстро, и мне трудно было понимать его. Он держался немного отчужденным, но не принимал особо важного вида. Он все пел ту же песню. «Если бы это зависело от меня, вы уже были бы в Лхасе и отдавали почести регенту». Пьеро передал замок полковнику Мойзу. Повернувшись при этом, он заметил людей, загородивших вход. Он посмотрел на меня, и я ответил кивком, как бы отвечая: «Я же говорил». В конце концов, таковы восточные порядки, и для нас могло готовиться что-то неприятное. Вдруг Тобванг повернулся к банде головорезов.
– Пусть больные выйдут вперед, – сказал он. – Амчи-сагиб (господин доктор) их осмотрит!
Когда я перевел эту фразу, Пьеро бросил на меня торжествующий взгляд поверх чашки, которую подносил к губам. Замок и ревматизм! Он оказался совершенно прав, и у него были все основания злорадствовать.
Ятунг: феодальный властелин на мосту
Прошлым вечером к нам прибежал гонец от Мингьюра, старосты деревни, с известием, что сегодня этой дорогой будет проезжать лачаг Джигме Таринг. Так что утром мы с Пьеро пошли к мосту, чтобы дождаться, пока поедет караван лачага, и сделать несколько красочных фотографий. Весь день стояла прекрасная погода с сочно-голубым небом и маленькими радостными облачками, вечно плававшими в Гималаях от пика к пику.
Джигме Сумчен Вангпо Намгьял Таринг – тридцатисемилетний племянник сиккимского махараджи, он принадлежит к тибетской ветви семьи и живет в Лхасе. Он еще не достиг самого высокого ранга (он принадлежит к четвертому из семи рангов тибетского чиновничества), но он член одного из самых важных тибетских семейств и вращается в высшем обществе. Его отец Таринг-старший, старший брат сиккимского махараджи, умер несколько лет назад. Я помню его в Гьянце в 1937 году. Меня пригласили посетить его в Таринге (тибетская знать почти всегда берет фамилии по одному из своих поместий) по дороге в Лхасу. Я часами ехал по пустынной равнине на высоте 4000 метров, прежде чем увидел поля вдалеке и потом небольшой дворец-крепость в окружении множества домов пониже. Это и был Таринг. Между тем погода испортилась и началась сильная гроза. Для тибетцев град один из самых страшных бичей, потому что иногда он полностью уничтожает их скудные посевы. Крестьянин залез на крышу своего дома и, как Тритон, отчаянно дул в большую белую раковину, чтобы прогнать грозу. Но гроза, кажется, нисколько не убоялась этой процедуры, и вскоре загремел гром, и засверкала молния, и полил ужасный ливень, хотя без града.
Я вошел в Таринг, когда упали первые капли. Слуга взял мою лошадь, а другой проводил меня по нескольким дворам, в которых все свидетельствовало о преуспевающем фермерском хозяйстве – мешки, седла, инструменты. Мы поднялись по типичной деревянной лестнице (такой же, как в Японии), прошли по длинной веранде, где несколько женщин работали за ткацкими станками (они приветствовали меня высунутыми языками, таков обычай) и, наконец, попали в апартаменты «принца». До тех пор я как будто находился на ферме, но, переступив порог, я оказался в тибетских покоях, богатое барочное убранство которых напомнило мне гостиные Палермо XVIII века. Потолки опирались на колонны и архитравы, раскрашенные яркими, радостными красками Тибета – синими, зелеными, оранжевыми, желтыми; бесчисленные картины на ткани, некоторые необыкновенной красоты, висели на стенах;
мебель была резная и позолоченная, украшенная китайскими (драконами и пионами) и индийскими (лотосами, восемью благородными символами) мотивами; а перед небольшими позолоченными алтарями стояли чаши-лампы из массивного серебра для масла.
Тибетский стиль в обстановке замысловатый и роскошный; он легко может выродиться в тяжелый, громоздкий и перегруженный деталями. Но когда в нем есть вкус, в нем чувствуется смелое, варварское очарование, которое едва ли можно превзойти. Такой стиль кажется естественным для страны бескрайних плато, для народа, который отправляется верхом в 4000-километровые путешествия, как будто это самое естественное дело в мире, который привык к яростным порывам ветра и сильному морозу, который с легкостью переходит от сурового аскетизма к искреннему наслаждению жизнью, который смеется, играет, дерется, пьет, занимается любовью, убивает, кается, верит в чудеса и, короче, полон неистощимой жизненной силы. По большей части тибетский стиль обязан вкусу местных ремесленников, их любви к орнаментам, с одной стороны, и чувству цвета, материала, поверхности – с другой. Тибетские чайники, например, похожи на фантастические круглые крепости из меди и серебра с драконами, обвитыми вокруг носика или ручки, это всегда симфония разных металлов; то же относится и к кофейникам, пивным кувшинам, чашкам, походным фляжкам, кувшинам для воды, трубам, шкатулкам для амулетов и сотне других предметов обихода. Их картины и скульптура в индийском и иногда китайском стиле отчасти приобрели тибетские черты, но в интерьере тибетский дух выражает себя гораздо свободнее.
