– Где валялся конверт? – спросил он.
– Вон там, на тротуаре.
– Отлично, благодарю вас. – Не отрывая взгляда от запечатанного конверта, полицейский повернул его другой стороной. – Вы не видели, кто его обронил?
– Нет, конверт просто валялся на тротуаре, и я решил стать добрым самаритянином.
– Да-да, самаритянином.
– Ну, я побежал, – проговорил моряк. – Всего хорошего!
– Danke! – рассеянно поблагодарил полицейский.
Молодой моряк отправился к самым интересным достопримечательностям, на ходу гадая, что в конверте. Почему Аль Хайнслер, носильщик с «Манхэттена», накануне вечером попросил его вручить конверт гамбургскому полицейскому или солдату, после того как корабль встанет в док? На «Манхэттене» считали Хайнслера чудаковатым: свою каюту он держал в образцовой чистоте, одежду – отглаженной, ни с кем не дружил, а о Германии говорил со слезами на глазах.
– Хорошо, а что в конверте? – спросил тогда помощник кока.
– Один из пассажиров «Манхэттена» не вызывает доверия. Хочу сообщить о нем немцам. Я пытаюсь посылать радиограммы, но они порой не доходят. Хочу, чтобы власти получили мое послание.
– Что за подозрительный пассажир? Погоди! Знаю, толстяк в клетчатом костюме, разливавший напитки за капитанским столиком.
– Нет, другой.
– Почему не хочешь отдать письмо корабельной службе безопасности?
– Это касается только немцев.
– Ясно. А сам что не доставишь письмо?
Хайнслер сложил пухлые ладони, как для молитвы, – зрелище получилось премерзкое! – и покачал головой:
– Я даже не представляю, сколько дел у меня будет! А тебя, я слышал, на берег отпускают. Это послание очень важно для немцев.
– Ну ладно, хорошо.
– Еще один момент, – тихо добавил Хайнслер. – Лучше сказать, что письмо ты нашел. Иначе тебя могут забрать в участок и начать допрашивать. На это часы уйдут – ты потратишь всю свою увольнительную.
Такая сложность немного напугала молодого моряка. Хайнслер почувствовал это и быстро сориентировался:
– Вот тебе двадцатка.
«Святые небеса!» – подумал молодой моряк, а вслух сказал:
– Считай, ты только что оплатил нарочного.
Сейчас молодой помощник кока спешил обратно к причальной линии и рассеянно думал о том, куда подевался Хайнслер. Со вчерашнего вечера его не видно. Впрочем, мысли о носильщике испарились, едва на глаза попался великолепный вариант для знакомства с немецкой культурой. Клуб «Игривая киса» – манящее название очень кстати написали по-английски. Увы, клуб, как и все подобные заведения в порту, давно закрылся.
«Эх, и впрямь придется рассматривать церкви и музеи!» – с досадой подумал моряк.
Глава 4
Он проснулся от шороха рябчика, выпорхнувшего из куста крыжовника, что рос за окном спальни в почти загородном Шарлоттенбурге. Он проснулся от аромата магнолии.
Он проснулся от пресловутого берлинского ветра, который, по словам юношей и старых домохозяек, несет щелочную пыль, разжигающую плотские желания.
Волшебный воздух тому виной или возраст, но Рейнхард Эрнст невольно подумал о красавице-жене, брюнетке Гертруде, с которой жил уже двадцать восемь лет. Он повернулся к ней лицом, уставился на пустое углубление в перине и невольно улыбнулся. После шестнадцатичасового рабочего дня он падал с ног, но Гертруда вставала рано: так привыкла. Последнее время в постели они почти не разговаривали.
Из кухни на первом этаже донесся звон посуды. Часы показывали семь утра. Значит, сон длился чуть больше четырех часов.
Эрнст потянулся, высоко поднял раненую руку и помассировал ее, щупая треугольный металлический осколок у плеча. Как ни странно, шрапнель действовала успокаивающе. Он считал, что нужно жить в мире с прошлым, и ценил каждый символ, даже тот, что едва не лишил его руки и жизни.
Пятидесятишестилетний полковник вылез из постели и снял ночную сорочку. Фрида наверняка уже пришла, поэтому, натянув бежевые брюки галифе и отказавшись от рубашки, он перебрался в соседнюю комнату – в кабинет. Короткая стрижка, круглый череп, седина, складки вокруг рта, аккуратный нос с горбинкой, близко посаженные глаза, хищные и умные, – за эти черты на войне его звали Цезарем.
Летом Эрнст часто делал гимнастику с внуком Руди – они катали набивной мяч, поднимали булавы, выполняли упражнения на пресс и бег на месте. Но по средам и пятницам мальчик посещал летнюю школу, где занятия начинались рано, и деду, к его сожалению, приходилось заниматься одному.
Пятнадцатиминутную зарядку Эрнст начал с отжиманий и приседаний, но минут через семь его позвали:
– Дедушка!
Запыхавшийся полковник остановился и выглянул в коридор:
– Доброе утро, Руди!
– Смотри, что я нарисовал.
Семилетний мальчик, одетый в форму, поднял картинку. Без очков Эрнст не мог разобрать, что на ней, но Руди выручил:
– Это орел.
– Да, конечно, я вижу.
– Он летит сквозь грозу.
– Какого храброго орла ты нарисовал!
– Ты будешь завтракать?
– Да. Скажи бабушке, что я спущусь через десять минут. Ты уже съел яйцо?
– Да, – ответил мальчик.
– Отлично. Яйца тебе полезны.
– Завтра я нарисую ястреба! – пообещал худенький белокурый мальчик и побежал вниз по лестнице.
Эрнст вернулся к упражнениям, размышляя о десятках проблем, которыми следовало заняться сегодня. После зарядки он ополоснулся холодной водой. Пока вытирался, зазвонил телефон. В ту пору, какие бы важные вопросы ни решали в правительстве национал-социалисты, звонки в такую рань вызывали беспокойство.
– Рейни! – позвала Гертруда. – Тебя к телефону!
Эрнст натянул рубашку, решив не возиться с носками и обувью, спустился на первый этаж и взял у жены трубку.
– Алло? Эрнст слушает.
– Полковник!
Эрнст узнал голос одной из секретарш Гитлера.
– Фрейлейн Лауэр, доброе утро!
– И вам доброе утро! Меня просили передать, что фюрер срочно вызывает вас в рейхсканцелярию. Если у вас другие планы, их просят изменить.
– Пожалуйста, скажите канцлеру Гитлеру, что я уже выезжаю. Он у себя в кабинете?
– Да.
– Кто еще будет присутствовать?
Секретарша замялась, но ответила:
– Это все, что мне известно, полковник. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
Эрнст отсоединился и уставился на телефон, не убирая руки с трубки.
