– Садитесь, прошу вас.
Пол сел, расправив рукава тенниски.
– Вы хорошо знакомы с Реджи Морганом?
– Нет, он просто откликнулся на объявление о комнатах и заплатил вперед.
На такой ответ Пол и надеялся. Хорошо, что она не общалась с Морганом, значит подозреваемой не станет. Он заметил, что Кэт смотрит ему на щеку.
– Вы поранились?
– Нет, я просто высокий и всегда ударяюсь головой.
Пол легонько коснулся щеки, будто стукая себя в подтверждение своих слов. Пантомима показалась глупой, и он опустил руку.
– Погодите! – велела Кэт, вставая.
Через пару минут она вернулась с лейкопластырем, который протянула Полу.
– Спасибо.
– А вот йода, увы, нет. Я везде смотрела.
Пол удалился в спальню. За раковиной там стояло зеркало. Глядя в него, он прижал пластырь к щеке.
– Потолки у нас тут высокие, можете не опасаться, – крикнула из гостиной Кэт.
– Это ваш дом?
– Нет, его владелец сейчас в Голландии, – ответила Кэт. – Я веду хозяйство в обмен на жилье и пропитание.
– А он связан с Олимпиадой?
– С Олимпиадой? Нет, а что?
– Большинство флагов на улице нацистские, то есть национал-социалистические. А у вас олимпийский флаг.
– Ну да, – с улыбкой ответила Кэт. – Мы же все тут пропитаны олимпийским духом.
По-немецки Кэт говорила с безукоризненной грамотностью, мысли выражала четко. Пол чувствовал, что в прошлом у нее было иное занятие, куда интереснее нынешнего, но шершавые руки, обломанные ногти и усталые-усталые глаза говорили, что в последнее время ей несладко. Хотя энергию и решимость дотерпеть до лучших времен Пол тоже чувствовал. Наверное, отчасти этим Кэт его и привлекала.
Она налила ему кофе и объявила:
– Сахара сейчас нет. Кончился.
– Я пью без сахара.
– Зато у меня есть штрудель. Я испекла его, когда продукты еще были.
Кэт подняла салфетку – на тарелке лежали четыре кусочка сладкой выпечки.
– Вы знаете, что такое штрудель?
– Моя мама пекла штрудели, – ответил Пол. – Каждую субботу. Мои брат с сестрой помогали: тесто раскатывали так тонко, что хоть читай сквозь него.
– Да-да, я тоже так раскатываю! – воодушевилась Кэт. – А вы не помогали раскатывать тесто?
– Нет, никогда. На кухне я не блещу талантами.
Пол откусил кусочек и продолжил:
– Зато я съел немало… Ваш очень вкусный! – Он кивнул на кофейник: – Хотите кофе? Я налью вам.
– Я? – удивилась Кэт. – Нет, спасибо.
Пол пригубил кофе: напиток оказался слабым, его наверняка варили из гущи.
– Давайте говорить на вашем языке, – предложила Кэт и перешла на английский: – Я никогда не была в вашей стране, но очень хотела бы поехать.
Кэт неправильно произносила лишь звук «в», но для немцев он самый сложный.
– У вас хороший английский, – похвалил Пол.
– То есть ваш английский хорошо? – машинально поправила Кэт и улыбнулась: вот, мол, уличила вас в ошибке.
– Нет, – ответил Пол. – Либо «у вас хороший английский», либо «вы хорошо говорите по-английски». «Хороший» – прилагательное, «хорошо» – наречие.
Кэт нахмурилась.
– Дайте подумать… Да-да, вы правы. Мне очень неловко. Мистер Морган упоминал, что вы писатель. Вы, конечно же, университет окончили.
Пол отучился два года в небольшом бруклинском колледже, потом отправился добровольцем во Францию. Учебу он так и не закончил. Когда вернулся с войны, жизнь вдруг стала сложной, и колледж отошел на второй план. Впрочем, в типографии деда и отца он узнал о словах и книгах куда больше, чем надеялся усвоить в колледже. Разумеется, Пол не стал рассказывать об этом Кэт.
– Я учительница. Точнее, была учительницей. Учила молодежь литературе и словесности. Заодно и премудростям грамматики, в том числе разнице между наречием и прилагательным, поэтому сейчас мне неловко.
– Вы учитель английской литературы?
– Нет, немецкой. Хотя английские книги тоже люблю.
Возникла небольшая пауза. Пол вытащил из кармана паспорт и протянул Кэт. Та взяла, нахмурившись.
– Я тот, за кого себя выдаю.
– В каком смысле?
– Вы предложили мне говорить по-английски, дабы удостовериться, что я действительно американец, а не информатор национал-социалистов?
– Я… – Кэт потупилась, ей было очень неловко.
– Все в порядке, – кивнув, заверил Пол. – На фотографию взгляните.
Кэт собралась вернуть паспорт, но потом открыла и сравнила фотографию с лицом гостя. Пол забрал паспорт.
– Да, вы впрямь тот, за кого себя выдаете. Мистер Шуман, простите меня, пожалуйста.
– Пол.
– Уверена, вы очень хороший журналист, раз вы такой… проницательный? Это верное слово? – с улыбкой спросила Кэт.
– Да, это верное слово.
– Думаю, партия не столь дотошна и не столь богата, чтобы нанимать американских шпионов для слежки за людьми вроде меня. Наверное, можно сказать вам, что я в немилости. – Кэт вздохнула. – Сама виновата, не подумала. Мы со студентами проходили Гёте, и я обмолвилась, что уважаю его за смелость запретить сыну сражаться против Наполеона. В современной Германии пацифизм стал преступлением. За одну фразу меня уволили, а книги конфисковали. – Кэт махнула рукой. – Простите, что жалуюсь. Вы его читали? В смысле, Гёте?
– Боюсь, что нет.
– Гёте вам понравится. Он великолепен. Он помогает почувствовать многоцветие слов. Из всех книг, что у меня отняли, по Гёте я скучаю с особенной силой.
Кэт с вожделением глянула на тарелку со штруделем. До сих пор она не съела ни кусочка. Пол протянул ей тарелку.
– Нет-нет, спасибо! – отозвалась она.
– Если не съедите, я подумаю, что вы национал-социалистическая шпионка, которую подослали меня отравить.
Кэт снова глянула на штрудель, взяла кусочек и быстро съела. Пол потянулся за своей чашкой и краем глаза заметил, что она пальцами собрала сладкие крошки со стола и отправила в рот, ежесекундно следя, не подсматривает ли гость.
– Ах, мы с вами беспечны, как часто случается при первых встречах, – посетовала Кэт, когда Пол снова к ней повернулся. – Нужно быть осторожнее. Кстати, пока не забыла… – Кэт показала на телефон. – Всегда отключайте его, знаете ведь о прослушке. Если решитесь-таки позвонить, говорите с расчетом на национал-социалистического приспешника. Это касается и междугородних звонков с почты, а вот телефонные будки, наоборот, сравнительно безопасны.
