Шуман кивнул.
– Я тут тысячу шин раздобыл, – признался Отто.
– «Раздобыл»?
Веббер пожал плечами:
– И вот узнаю, что клятые инженеры изменили размер колес у той сраной машинки. Мой товар теперь не нужен.
– Много потеряли?
Веббер уставился на пивную пену и ответил:
– Ну, деньги я не потерял. Но и заработать не смогу, а это так же досадно. Машины – единственное, что еще умеют делать у нас. Коротышка и дороги восстановил. У нас тут шутка есть: «В Германии можно путешествовать с комфортом, на высокой скорости. Только зачем путешествовать? Куда ни поедешь, везде рожи национал-социалистов».
Веббер оглушительно захохотал.
Лизель выжидающе смотрела на Пола через зал. Что ей угодно? Еще один заказ на пиво? Покувыркаться на сене? Предложение руки и сердца? Пол повернулся к Вебберу.
– Отто, признаюсь, вы были правы. Я не просто спортивный журналист.
– Если ты вообще журналист.
– У меня есть предложение.
– Чудесно, чудесно. Давай поговорим на четыре глаза. Ты ведь понимаешь, о чем я? Наедине поговорим? Есть место надежнее этого, а мне нужно кое-что доставить.
Они допили пиво, Пол оставил на столе чаевые. Веббер взял с собой полотняную хозяйственную сумку с напечатанной сбоку надписью: «КДВ – лучший магазин на свете». Из бара они с Полом выскользнули, не простившись с Лизель.
– Нам сюда.
Выйдя наружу, свернули на север, прочь от центра, от магазинов, от шикарного отеля «Метрополь» и попали в район, терявший привлекательность с каждым шагом.
Здесь хватало и ночных клубов, и кабаре, но все оказались заколочены.
– Ты только посмотри! Мой старый район исчез без следа. Слушай, мистер Джон Диллинджер, меня в Берлине знали все. В детективах пишут, что у вас в Америке банды, а у нас тут были Ringvereine.
Такого слова Пол не знал, буквально оно означало «общества кольца», а из объяснения Веббера получалось «банды кольца».
– Много их было, очень-очень влиятельных, – продолжал Веббер. – Моя называлась «Ковбои», в честь вашего Дикого Запада. – «Ковбои» Веббер произнес по-английски. – Одно время я был президентом. Да, президентом. Ты удивлен? Мы главарей на выборах избирали.
– Прямо демократия.
– Не забывай, что тогда у нас была республика, – посерьезнел Веббер. – С правительством, с президентом Гинденбургом. Банды наши славились прекрасной организацией. Мы вообще славились. Мы владели зданиями и ресторанами, мы устраивали светские приемы. Даже маскарады! Приглашали политиков, руководство полиции. Мы пользовались уважением, даром что преступники. Ну и конечно, гордились аферами, которые проворачивали. Самыми удачными из своих афер я однажды перед тобой похвалюсь. Не знаю, как ваши бандиты, мистер Джон Диллинджер, – Аль-Капоне, например, или Голландец Шульц, – а наши выросли в боксерских клубах. Работяги после смены ходили боксировать и объединялись в банды. После войны у нас несколько лет не утихали волнения и мятежи. Борьба с коммунистами. Безумие. Потом жуткая инфляция… Дешевле было сжигать банкноты и греться, чем покупать на них дрова. За один ваш доллар давали миллиарды марок. Страшные были времена, страшные. У нас говорят: «В пустом кармане хозяйничает дьявол» – а карманы пустовали у каждого. Потому Коротышка и пришел к власти. Потому я и добился успеха. Жизнь превратилась в бартер и в черный рынок. Я процветал в такой атмосфере.
– Представляю, – отозвался Пол, потом кивнул на кабаре с заколоченным входом. – А нацисты навели порядок.
– Можно и так сказать. Зависит от того, что считать порядком. У Коротышки не все дома. Он не курит, не пьет, не ходит ни по девочкам, ни по мальчикам. Видел, как он на митингах прикрывает шляпой пах? У нас говорят, он защищает последних немецких безработных! – Веббер расхохотался. – Только это не шутка. Благодаря ему заключенные захватили тюрьмы.
Некоторое время они шли молча, потом Веббер остановился и показал на ветхое здание:
– Нам сюда, дружище, взгляни на название.
«Техасский клуб» – по-английски вещала поблекшая вывеска.
– Тут был наш штаб. Ну, штаб «Ковбоев», про которых я рассказывал. В ту пору тут было куда уютнее. Смотри под ноги, мистер Джон Диллинджер! Порой под дверью алкаши отсыпаются. Ах, я ведь уже сокрушался о переменах?
Веббер доставил таинственную сумку бармену и забрал конверт.
Насквозь прокуренный зал пропах чесноком и помоями. На полу валялись сигары и сигареты, выкуренные до крошечных пеньков.
– Тут пей только пиво, – предупредил Веббер. – Его они не разбавляют: из пивоварни бочонки привозят запечатанными. А остальное… Шнапс мешают с этилом и пищевыми экстрактами. Вино… Ах, лучше не спрашивай! А еда…
Он кивнул на вилки, ложки и ножи, цепью прикрепленные к стене у каждого столика. Парень в грязной одежде обходил столики и споласкивал использованные в жирном ведре.
– Лучше уйти голодным, – заметил Веббер, – а то вообще не уйдешь.
Они сделали заказы и сели за столик. Бармен принес пиво, буравя Пола мрачным взглядом. Прежде чем сделать глоток, Отто и Пол вытерли края стаканов. Веббер случайно посмотрел вниз, нахмурился и, подняв массивную ногу на колено, осмотрел брюки. Отвороты по низу штанины протерлись так, что нитки висели.
– Ох, это же брюки из Англии. С Бонд-стрит! Ничего, мои девочки починят.
– Девочки? У вас есть дочери?
– Не исключено. И сыновья тоже. Точно не знаю. Говорил я о женщинах, с которыми живу.
– О женщинах? Вы живете с несколькими сразу?
– Конечно нет, – отозвался Веббер. – Я то в одной квартире, то в другой. Неделю тут, неделю там. Одна из моих женщин – повариха, одержимая Эскофье
[27], другая гениально шьет, третья неподражаема в постели. Ах, они все бесценны, каждая по-своему.
– А они…
– Знают друг о друге? – Веббер пожал плечами. – Может, да, может, нет. Я им не говорил. – Он подался вперед. – Ну, мистер Джон Диллинджер, чем могу быть полезен?
– Отто, хочу кое-что вам рассказать. Вы вправе встать и уйти, и в таком случае я вас пойму. Или же вы останетесь и выслушаете до конца. Если останетесь и если поможете мне, то очень неплохо заработаете.
– Я заинтригован, продолжай.
– В Берлине у меня есть партнер. Его информатор только что собрал сведения о вас.
– Обо мне? Я польщен!
Судя по тону Веббера, так оно и было.
– Вы родились в Берлине в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, в двенадцать лет перебрались в Кёльн, но через три года вернулись, потому что вас исключили из школы.
