– Ох! – тихонько воскликнула она, увидев томик в кожаном переплете, на обложке которого значилось: «Йоган Вольфганг фон Гёте. Избранные стихотворения».
– По словам моего приятеля, Гёте еще не запрещен, но уже не разрешен. То есть скоро его запретят.
– В подвешенном состоянии, – кивнула Кэт. – Не так давно то же самое было с американским джазом, а теперь он запрещен.
Улыбаясь, Кэт вертела томик в руках.
– Не подозревал, что в семье у нас его тезки, – проговорил Пол и, поймав недоуменный взгляд Кэт, пояснил: – Моего деда звали Вольфганг, а отца – Йоган.
Кэт улыбнулась совпадению и перелистала книгу.
– Я тут подумал, если вы не заняты, то как насчет ужина?
Улыбка померкла.
– Я ведь объяснила, что подаю лишь завтрак, а не…
– Нет-нет! – засмеялся Пол. – Хочу пригласить вас на ужин. Заодно и Берлин посмотреть.
– Вы хотите…
– Пригласить вас на свидание.
– Я… Нет, я не могу.
– У вас есть муж или друг… – Пол посмотрел Кэт на руки, колец не увидел, впрочем, кто знает, что в Германии символизирует серьезные отношения. – В таком случае приглашаю и его.
Кэт потеряла дар речи, но потом проговорила:
– Никого у меня нет, но…
– Никаких «но», – отрезал Пол. – Я в Берлине ненадолго, вот и хочу, чтобы мне показали город.
Он улыбнулся и продолжил по-английски:
– Знаете, мисс, со мной «нет» не прокатит.
– «Не прокатит» я не понимаю, но в ресторане не была очень давно. Вечер может получиться приятным.
– У вас проблемы с английским, – недовольно заявил Пол.
– Где я ошиблась? – спросила Кэт.
– Нужно сказать: «Вечер должен получиться приятным», а не «может получиться».
Кэт негромко засмеялась. Они с Полом договорились встретиться через полчаса. Кэт пошла к себе в комнату, Пол – под душ и переодеваться.
Спустя полчаса в дверь постучали. Пол открыл и прищурился от удивления: Кэт преобразилась до неузнаваемости.
Черное платье одобрила бы даже Марион, гуру моды с Манхэттена. Обтягивающее, полупрозрачное, с дерзким вырезом сбоку и крошечными рукавчиками, оно попахивало нафталином. Кэт немного стеснялась, словно в последнее время носила только халаты, а в стильном платье чувствовала себя неловко. Зато глаза у нее сияли, и Пол снова подумал, что Кэт светится потаенной красотой и страстью, которые полностью нивелируют и тусклую кожу, и тощие пальцы, и бледные щеки, и морщинистый лоб.
Пол иначе уложил волосы, по-прежнему темные от бриолина. На улице он спрячет их под шляпу, совершенно непохожую на коричневый стетсон. Темную широкополую трилби он купил после обеда, когда расстался с Морганом. Он надел темно-синий льняной костюм, белую рубашку «Эрроу» и повязал серебристый галстук. Вместе со шляпой он приобрел немного косметики, чтобы замаскировать синяк и порез. Пластырь он выкинул.
Кэт взяла сборник Гёте, который оставила у Пола в гостиной, и перелистала.
– Вот это стихотворение мне особенно по душе. Называется «Близость любимой».
Я думаю о тебе, когда солнце своими лучами,
Ликуя, над морем сверкает.
Я думаю о тебе, когда луна, мерцая ночами,
В родниках свой свет отражает.
Я слышу тебя в шуме волн и в глухом их дыханье,
И в брызгах морского прибоя.
Я в тихие рощи иду, чтобы услышать в молчанье
Влекущий твой зов за собою
[28].
Кэт читала вполголоса, и Пол представил ее в классной комнате перед студентами, завороженными ее любовью к слову.
Кэт подняла блестящие глаза на Шумана и засмеялась:
– Спасибо вам за подарок!
Крепко держа книгу, она содрала кожаный переплет и выбросила в мусорное ведро.
Пол ответил недовольным взглядом.
– Стихи я сохраню, – грустно улыбнулась Кэт, – но должна избавиться от переплета, ведь на нем и название, и имя поэта. Теперь ни гости, ни посетители случайно не опознают книгу и не захотят донести на меня. Вот какое сейчас время! Да, и лучше оставить книгу у вас в гостиной. По улицам такие носить не стоит, даже без переплета. А теперь пойдемте! – воскликнула Кэт с девичьим трепетом и перешла на английский: – Хочу покутить! Так ведь правильно?
– Ага. Покутить. Куда хотите пойти? У меня два условия.
– Назовите, пожалуйста.
– Во-первых, я голоден и привык есть много. Во-вторых, хотелось бы увидеть вашу знаменитую Вильгельмштрассе.
На миг Кэт снова посерьезнела:
– Там работает наше правительство.
Пол понимал: Кэт досталось от национал-социалистов и гулять по Вильгельмштрассе ей неприятно. Только для устранения Эрнста требовалось удобное место, а одинокий мужчина вызывает больше подозрений, чем гуляющий с дамой. Реджи Морган сегодня сделал два дела – раскопал прошлое Отто Веббера, а заодно добыл сведения о Кэт Рихтер. Ее действительно уволили с преподавательской должности, пометили как интеллигентку и пацифистку. В роли шпионки нацистов она не упоминалась ни разу.
Сейчас Пол наблюдал, как Кэт смотрит на сборник стихов, и испытывал угрызения совести за то, что использует ее. Утешал себя тем, что она не поборница нацизма и, помогая ему, вносит свой вклад в крушение планов Гитлера.
– Конечно, я покажу вам Вильгельмштрассе, – пообещала Кэт. – Что же до первого условия, я знаю один ресторан. Вам понравится. В самый раз для таких, как мы с вами, – добавила она с таинственной улыбкой.
«Мы с вами… Что она имела в виду?» – гадал Пол.
Они вышли навстречу теплому летнему вечеру. Пола позабавило, что, едва выбравшись из дома, они оба завертели головой, проверяя, не следит ли кто за ними.
По дороге говорили об этом районе, о погоде, дефиците, инфляции. Еще о семье Кэт. Родители у нее умерли, осталась сестра, которая с мужем и четырьмя детьми жила в соседнем Шпандау. Кэт тоже задавала вопросы, но осторожный киллер давал уклончивые ответы и неизменно переводил разговор на саму Кэт.
Кэт пояснила, что пешком до Вильгельмштрассе идти слишком долго. Пол вспомнил карту и согласился. На такси он ехать побаивался, но ни одного и не попалось: в последние выходные перед Олимпиадой все хлынули в город. По предложению Кэт они сели на двухэтажный автобус, поднялись наверх и устроились рядышком на безукоризненно чистом сиденье. Пол огляделся, но не заметил, чтобы кто-то обращал на них внимание. А ведь он ждал, что увидит тех двоих, преследовавших его целый день, – плотного копа в бежевом костюме и стройного в зеленом.
Покачиваясь, автобус проехал Бранденбургские ворота, едва не задев каменную колонну. Пассажиры заохали, якобы от испуга, почти как на горках на Кони-Айленд. Пол решил, что это берлинская традиция.
