Кэт подала сигнал водителю, они вышли на Унтер-ден-Линден возле Вильгельмштрассе и зашагали на юг по широкой улице, считавшейся резиденцией нацистского правительства. По обеим сторонам серые офисные здания – чистейшая, совершенно безликая улица источала пугающую силу. Пол видел фотографии Белого дома и здания конгресса – они казались вполне живописными и приветливыми. А здесь монолитные фасады с оконцами, бездушные, отталкивающие камень и бетон.
Что еще важнее, здания усиленно охранялись. Такой охраны Пол еще не видел.
– Где рейхсканцелярия? – спросил он.
– Вот это. – Кэт показала на красивое старое здание, фасад которого почти целиком покрывали строительные леса.
Цепким взглядом Пол ощупал рейхсканцелярию и приуныл. У фасада вооруженная охрана. Дюжины эсэсовцев и солдат регулярной армии патрулируют улицу и проверяют документы. На крышах тоже солдаты с ружьями. Вокруг добрая сотня людей в форме. Позицию для выстрела найти будет практически невозможно. Даже если удастся, при отступлении его поймают или убьют.
Пол сбавил шаг.
– Кажется, я увидел достаточно.
Он глянул на крепышей в черной форме, требовавших документы у двух прохожих.
– Не так живописно, как вы ожидали? – засмеялась Кэт и начала говорить что-то вроде «я предупреждала», но передумала. – Если выберете время, то не беспокойтесь, я могу показать вам по-настоящему красивые места. А теперь ужинать?
– Да, ужинать.
Они вернулись на остановку у Унтер-ден-Линден, сели на трамвай и, немного проехав, сошли.
Кэт поинтересовалась, каковы его первые впечатления о Берлине. Пол ответил что-то неопределенное, потом снова перевел разговор на нее.
– Вы… ты с кем-то встречаешься?
– Встречаюсь?
Пол выразился буквально:
– Ну, ты кем-то увлечена?
– Недавно у меня был любовник, – прямо ответила Кэт. – Мы расстались, но он по-прежнему живет в моем сердце.
– Чем он занимается? – спросил Пол.
– Он журналист, как и ты.
– Я не совсем журналист. Я пишу статьи и продаю их. Пишу, так сказать, на темы, интересующие широкую аудиторию.
– О политике?
– Нет, о спорте.
– О спорте, – с явным пренебрежением повторила Кэт.
– Ты не любишь спорт?
– Извини, но нет, спорт я не люблю.
– Почему?
– Потому что не только в Германии, но и во всем мире много по-настоящему важных вещей, а спорт… Это так, нечто легкомысленное.
– Как и прогулка по Берлину приятным летним вечером, но мы с тобой гуляем, – парировал Пол.
– Ах! – с досадой воскликнула Кэт. – Сегодняшнее немецкое образование развивает не мышление, а исключительно тело. Наши мальчики играют в военные игры и день-деньской ходят строем. Слышал, что у нас объявлена мобилизация?
Пол вспомнил, как Бык Гордон рассказывал про всеобщий призыв, а сам ответил:
– Нет.
– Каждый третий мальчик к службе не годен, потому что от школьного хождения строем у них плоскостопие. Это просто кошмар!
– Ну, переборщить можно с чем угодно, – заметил Пол. – Мне спорт нравится.
– Да, ты выглядишь спортивным. Ты развиваешь мускулатуру?
– Немного. В основном боксирую.
– Боксируешь? То есть бьешь людей?
– Существует только один вид бокса, – засмеялся Пол.
– Варварский.
– Да, бывает, но это если потеряешь бдительность.
– Ты шутишь, – проговорила Кэт. – Но как можно поощрять людей избивать друг друга?
– Даже не знаю. Мне нравится. Бывает очень весело.
– Весело, – с издевкой повторила Кэт.
– Да, весело! – огрызнулся разозлившийся Пол. – Жизнь тяжелая. Порой, когда вокруг все катится к черту, нужно цепляться за веселье… Почему бы тебе хоть раз не сходить на бокс? На Макса Шмелинга? Выпьешь пива, наорешься до хрипоты. Вдруг понравится?
– Какфиф, – отрезала Кэт.
– Что?
– Какфиф, – повторила Кэт. – Или ни в коем разе.
– Ну, как хочешь.
– Я же пацифистка, как объясняла тебе сегодня, – немного помолчав, сказала Кэт. – Все мои берлинские друзья – пацифисты. Для нас веселье не совместимо с причинением боли.
– Я не избиваю невинных, как штурмовики. Мои спарринг-партнеры хотят драться.
– Так ты будишь желание причинять боль.
– Нет, я отбиваю желание причинять боль мне. В этом суть спарринга.
– Как дети, – пробормотала Кэт. – Вы как дети.
– Ты просто не понимаешь.
– Почему ты так уверен? – резко спросила Кэт. – Потому что я женщина?
– Может, поэтому. Может, просто не понимаешь.
– Я не глупая.
– Дело не в глупости, а лишь в том, что драться для женщин противоестественно.
– Для нас противоестественна агрессия. Понадобится защитить свой дом – мы будем драться.
– Иногда злой волк прямо в доме. Вы попробуете его убить?
– Нет.
– Станете терпеть и надеяться, что он уйдет?
– Именно. И отучим причинять вред.
– Абсурд! – парировал Пол. – Волка стать овцой не уговоришь.
– А я думаю, что при желании можно, – возразила Кэт. – И при большом старании. Но многие мужчины не хотят меняться. Они хотят драться. Они хотят разрушать, потому что это им в радость.
Оба замолчали, а когда Кэт заговорила, ее голос звучал куда мягче.
– Пол, извини, пожалуйста! Благодаря тебе я впервые за долгие месяцы выбралась покутить, а сама веду себя как стерва. Американские стервы такие же?
– Есть такие же, есть другие. Только ты не стерва.
– Со мной непросто. Пойми, Пол, многие жительницы Берлина такие. Нам приходится такими быть. После войны мужчин в стране не осталось. Вот мы и превратились в мужчин, стали жесткими, как они. Извини меня.
– Не извиняйся. Я люблю спорить. Споры как спарринг.
– Ах спарринг! А я-то пацифистка! – Кэт по-девичьи засмеялась.
– Что скажут твои друзья?
– В самом деле – что? – переспросила Кэт и за руку повела Пола через дорогу.
Глава 18
Вопреки политическому индифферентизму – Коль даже в партии не состоял, – инспектор имел ряд привилегий ярого национал-социалиста.
Например, когда старшего сотрудника крипо перевели в Мюнхен, Колю предложили занять его просторную четырехкомнатную квартиру неподалеку от Шарлоттенбурга, в чистом, обсаженном липами переулке возле Берлинерштрассе. После войны в Берлине возникла острая нехватка жилья, и многих инспекторов крипо, даже уровня Коля, расселили по тесным общежитиям, жмущимся друг к другу в безликих кварталах.
