Ну уж нет, говорит Саймон, сжав кулаки и стуча ими по каменной столешнице. Я тебе обещаю, Эмма, если эту сволочь оправдают, я его сам убью. Я теперь знаю, как его зовут. Деон Нельсон.
Сейчас: Джейн
Когда друзья расходятся по домам, я открываю ноутбук и пишу в поисковике: «Фолгейт-стрит, 1». Добавляю «смерть», а потом «Эмма».
Результатов нет, но я уже понимаю, что «Домоправитель» работает не совсем так, как «Гугл». «Гугл» вываливает на тебя тысячи, а то и миллионы ссылок, а «Домоправитель» предпочитает выбрать одно полное совпадение и на этом остановиться. В принципе, хорошо, когда тебя не накрывает вариантами. Но если не знать наверняка, что ты ищешь, то это уже проблема.
Наступил завтрашний день, понедельник, один из дней, когда у меня смена в благотворительной организации «Надежда есть». Она занимает три тесные комнаты в здании в районе Кингс-Кросс. Контраст с резкой, строгой красотой дома на Фолгейт-стрит бросается в глаза. На работе я делю с другим совместителем, Тессой, стол. И старенький трескучий компьютер.
Я ввожу те же сочетания в строку поиска «Гугла». Большинство результатов связано с Эдвардом Монкфордом. К моему раздражению, журналистка-архитектурщица, которую тоже звали Эммой, когда-то написала о нем статью под названием «Смерть хлама», и штук пятьсот ссылок – на нее. Но вот на шестой странице результатов я нахожу нужное. Архивную копию статьи из местной газеты.
Следствие по делу о смерти в Хендоне: вынесен «открытый вердикт»
В прошлом июле суд по делу о смерти двадцатишестилетней Эммы Мэтьюз вынес открытый вердикт. Напомним, что ее тело было найдено в арендованном ею доме на Фолгейт-стрит на юге Хендона. Несмотря на полугодовую отсрочку, следствие так и не обнаружило виновного.
«У нас было несколько подозреваемых, – заявил инспектор Джеймс Кларк, – один из которых был арестован. Однако Королевская служба уголовного преследования сочла, что улик, свидетельствующих о насильственной смерти Эммы, недостаточно. Мы, разумеется, приложим все силы, чтобы выяснить остающиеся необъясненными обстоятельства этой смерти».
В своем отчете коронер назвал вышеупомянутый дом, построенный известным архитектором международного уровня Эдвардом Монкфордом, «кошмаром для здоровья и безопасности». Ранее поступила информация, что тело Эммы было обнаружено под открытой, неогороженной лестницей.
Жители района упорно противились строительству дома, однако в конце концов проект был одобрен городской администрацией. Мэгги Эванс, живущая по соседству, сказала вчера: «Мы неоднократно предупреждали планировщиков, что нечто в этом роде непременно произойдет. Лучшее, что можно сделать, – снести его и построить что-нибудь менее опасное».
Компания «Монкфорд партнершип», никем не представленная во время следствия, от комментариев отказалась.
Так. Не две смерти, думаю я, а три: сначала семья Монкфорда, потом эта девушка. Дом один по Фолгейт-стрит – еще более трагическое место, чем я себе представляла.
Я воображаю труп девушки у подножия гладких каменных ступеней, из проломленного черепа по полу растекается кровь. Коронер, конечно же, прав: эта лестница несусветно опасна. И почему, получив тому столь жуткое подтверждение, Эдвард Монкфорд не сделал ступеньки безопаснее, не поставил, скажем, стеклянный барьер или какие-нибудь перила?
Но, разумеется, я сама знаю ответ. Мои дома предъявляют к людям требования, Джейн. Я не считаю их непереносимыми. Где-нибудь в условиях договора наверняка сказано, что жильцы дома пользуются лестницей на свой страх и риск.
– Джейн? – Это Трейси, наш офис-менеджер. Я поднимаю голову. – К тебе пришли.
Она немного взволнована, даже разрумянилась.
– Представился Эдвардом Монкфордом. Должна сказать, очень хорош собой. Ждет внизу.
Он стоит в крохотной приемной, одетый примерно так же, как во время нашей первой встречи: черный кашемировый пуловер, белая рубашка апаш, черные брюки. Единственная уступка промозглой погоде – шарф, повязанный на французский манер, скользящим узлом.
– Добрый день, – говорю я, хотя на самом деле хочу спросить: как вас сюда занесло?
Когда я вошла, он изучал плакаты «Надежда есть» на стенах, но сейчас повернулся ко мне.
– Теперь все ясно, – мягко говорит он.
– Что именно?
Он указывает на один из плакатов:
– Вы тоже потеряли ребенка.
Я пожимаю плечами: да, потеряла.
Монкфорд не говорит сочувствую или другой банальности из тех, что говорят, когда сказать нечего. Он просто кивает.
– Я бы хотел пригласить вас выпить кофе, Джейн. Я не могу перестать о вас думать. Но если я тороплю события, так и скажите, и я уйду.
Всего три коротких предложения, но в них столько допущений, столько вопросов и откровений, что я просто не успеваю осмыслить их все. Однако первой в голове проносится мысль: я не ошиблась. Это взаимно.
А второй – еще тверже: хорошо.
– И вот я окончила Кембридж. Правда, выпускников факультета истории искусств ждет не так много вакансий. Сказать честно, я не очень задумывалась над тем, чем займусь после учебы. Была, конечно, практика в «Сотбис», но в работу она не превратилась, потом я работала в паре галерей, называлась примерно «старший арт-консультант», но самом деле была просто титулованной секретаршей. Потом меня как-то прибило к пиару. Начинала в Вест-Энде, работала с медиа, но во всей этой Сохо-тусовке мне всегда было не по себе. Мне нравилось в Сити, там публика как-то попроще. Честно говоря, мне и деньги зарабатывать нравилось, но работа была интересная. Нашими клиентами были крупные финансовые компании – им пиар был нужен не для того, чтобы их названия попадали в газеты, а для того, чтобы они туда не попадали. Я заговорилась.
Монкфорд с улыбкой качает головой.
– Мне нравится вас слушать.
– А вы? – спрашиваю я. – Вы всегда хотели быть архитектором?
Он пожимает худыми плечами.
– Я некоторое время занимался семейным делом – у нас типография. Терпеть это не мог. А друг отца строил в Шотландии загородный дом и бился с местным архитектором. Я предложил ему свои услуги – за те же деньги. Учился в процессе. Мы с вами пойдем в постель?
От резкой смены курса у меня отвисает челюсть.
– Человеческие отношения, как и человеческие жизни, накапливают ненужное, – мягко говорит он. – Валентинки, романтические поступки, памятные даты, бессмысленные нежности – все это тоска, инерция робких, общепринятых отношений, которые исчерпывают себя, не успев начаться. А если без всего этого обойтись? В отношениях, не обремененных общепринятым, есть некая чистота, ощущение простоты и свободы. Меня это бодрит – двое людей сходятся, не загадывая наперед. А если я чего-то хочу, то добиваюсь этого. Но я хочу, чтобы вы ясно понимали, что я вам предлагаю.
