Она скажет, что той ночью я дала согласие на секс и поэтому не сообщила о случившемся.
Я не успеваю добежать до раковины, меня тошнит красным вином, черными оливками, закусками для нашего незаурядного домашнего ужина – все вылетает у меня изо рта потоком горячей, горькой рвоты.
Убирайся, говорю я, когда меня перестает тошнить. Убирайся давай. Собирай вещи и уходи.
Я жила как во сне, позволяя этому слабому, никчемному человеку притворяться, будто он меня любит. Пора покончить с этим. Уходи, повторяю я.
Эм, умоляюще говорит он. Эм, ты только послушай себя. Это не ты. Ты сейчас просто под впечатлением от всего, что случилось. Мы любим друг друга, мы справимся. Не говори того, о чем завтра пожалеешь.
Я не пожалею об этом завтра, говорю я. Я никогда об этом не пожалею. Мы расстаемся, Саймон. У нас уже давно не ладится. Я больше не хочу быть с тобой, и у меня наконец хватило духу тебе об этом сказать.
Сейчас: Джейн
– Что он сказал?!
– Он сказал, что в необремененных отношениях есть бодрящая чистота. То есть это не дословная цитата, но смысл такой.
Миа, кажется, в ужасе. – Он это всерьез?
– В том-то все и дело. Он настолько… отличается от всех, с кем я раньше встречалась.
– Ты уверена, что у тебя не стокгольмский синдром или как там это называется? – Миа оглядывает бледные каменные стены Дома один по Фолгейт-стрит. – Тут жить… как, наверное, в голове у него сидеть. Может, он тебе мозги промыл.
Я смеюсь.
– Думаю, Эдвард показался бы мне интересным, даже если бы я не жила в доме, который он построил.
– А ты? Что он в тебе находит, милая моя? Кроме возможности необремененно трахаться, или как там это у него называется?
– Не знаю. – Я вздыхаю. – Как бы то ни было, выяснить, наверное, уже не получится.
Я рассказываю, как внезапно он ушел из моей постели, и она хмурится.
– У него, похоже, серьезные проблемы, Джей. Может, лучше с ним не связываться?
– Проблемы есть у всех, – беззаботно говорю я. – Даже у меня.
– Две разбитые половинки не склеишь. Тебе сейчас нужен милый, надежный парень. Который о тебе заботиться будет.
– Как это ни печально, милые и надежные меня не привлекают.
На это Миа ничего не говорит.
– Больше он не объявлялся?
Я качаю головой.
– Я ему не звонила. – О показательно непринужденном письме, которое я отправила на следующий день и на которое не получила ответа, я молчу.
– Вот это я понимаю, необремененно. – Она секунду молчит. – А человек с цветами? Его ты больше не видела?
– Нет, но Эдвард сказал, что та смерть была несчастным случаем. Эта несчастная, по-видимому, упала с лестницы. Полиция заподозрила, что дело нечисто, но доказать ничего не смогла.
Миа пристально смотрит на меня:
– Вот с этой лестницы?
– Да.
– Говоришь, дело нечисто? Ничего себе. Тебя это не пугает? Живешь, можно сказать, на месте преступления.
– Да не особенно, – говорю я. – Ну то есть это трагедия, конечно. Но я же говорю, может, это и не место преступления. К тому же во многих домах кто-то умирал.
– Но не так же. А ты здесь одна…
– Страшно мне не бывает. В этом доме очень спокойно. – Я ведь своего мертвого ребенка на руках держала, думаю я. Смерть незнакомого человека несколько лет назад вряд ли будет меня беспокоить.
– Как ее звали? – Миа достает айпад.
– Погибшую? Эмма Мэтьюз. А что?
– Тебе разве не любопытно? – Она стукает пальцем по экрану. – Боже ты мой.
– Что?
Она молча показывает. На экране фотография девушки лет двадцати с небольшим: хорошенькая, стройная, темноволосая. Вид у нее какой-то знакомый.
– Ну и? – говорю я.
– Что, не видишь? – искренне удивляется Миа.
Я снова вглядываюсь в снимок.
– Чего не вижу?
– Джей, она же с тобой одно лицо. Точнее, ты одно лицо с ней.
Наверное, Миа по-своему права. У нас с этой девушкой один и тот же необычный колорит: голубые глаза, каштановые волосы и очень бледная кожа. Она стройнее меня, моложе и, говоря по чести, красивее, и косметики на ней больше – два выразительных мазка черной туши – но сходство определенно есть.
– Вы не только внешне похожи, – добавляет Миа. – Видишь, как она держится? Прямо. Ты держишься точно так же.
– Правда?
– Сама же знаешь. Все еще думаешь, что у него нет проблем?
– Это может быть совпадением, – наконец говорю я. – И потом, мы даже не знаем, было ли у Эдварда что-нибудь с этой девушкой. В мире миллионы голубоглазых шатенок.
– А он тебя до переезда видел?
– Да, – признаюсь я. – Было собеседование. – А до того – просьба прислать три фотографии. Тогда я об этом не подумала, но зачем хозяину смотреть на фотографии жильцов?
Глаза у Миа округляются: ей пришло в голову что-то еще.
– А жена-то его? Ее как звали?
– Миа, не надо… – слабым голосом говорю я. Что-то мы увлеклись. Но она уже стучит по экрану.
– Элизабет Монкфорд, урожденная Манкари, – вскоре говорит Миа. – Посмотрим картинки… – Она быстро прокручивает изображения. – Это не она… Национальность не та… Ага, вот. – Она тихонько присвистывает от удивления.
– Что там?
Миа поворачивает экран ко мне.
– Все-таки не совсем необремененно, – тихо говорит она.
На фото – молодая шатенка, сидящая за каким-то архитекторским мольбертом и улыбающаяся в объектив. Снимок довольно зернистый, но все равно видно, что эта женщина очень похожа на Эмму Мэтьюз. А значит, наверное, и на меня тоже.
Тогда: Эмма
Сказать Саймону и полицейским, что я солгала насчет воспоминаний об изнасиловании, было трудно, но говорить об этом Кэрол едва ли не труднее. К моему облегчению, она очень хорошо на это реагирует.
Эмма, говорит психотерапевт, вы ни в чем не виноваты. Порой мы просто не готовы взглянуть правде в глаза.
К моему удивлению, фокусируется она не на Деоне Нельсоне и его ужасных угрозах, а на Саймоне. Спрашивает, как он воспринял разрыв, связывался ли он со мной с тех пор – а он, разумеется, все время пытается это сделать, но я больше не отвечаю на его сообщения, – и как я думаю в связи с этим себя вести.
Итак, к чему вы пришли, Эмма? наконец спрашивает она. Чего вы теперь ждете?
Не знаю, говорю я, пожимая плечами.
