Я беру айпад и отхожу в дальний угол гостиной, где мне удается поймать слабенький сигнал незащищенного соседского вай-фая. Его хватает, чтобы зайти на сайт Кэрол Йонсон. У нее диплом в области под названием «интегративная психотерапия», а специализируется она на посттравматических стрессах, помощи жертвам изнасилования и пережившим утрату.
Я набираю номер.
– Здравствуйте, – говорю я, когда мне отвечает женский голос. – Я недавно пережила утрату. Я бы хотела обратиться к вам за помощью.
6. Близкий человек признается вам по секрету, что пьяным сбил пешехода. В результате он навсегда бросил пить. Сочтете ли вы своим долгом сообщить в полицию?
☉ Сообщу
☉ Не сообщу
Тогда: Эмма
Смотреть, как Эдвард собирается готовить, – все равно что смотреть, как хирург готовится оперировать: все оказывается на своем месте еще до того, как он приступает. Сегодня он принес двух омаров, еще живых, с похожими на боксерские перчатки клешнями, перехваченными стяжками. Я прошу занять меня и получаю дайкон, японскую редьку, на терку.
Сегодня он в хорошем настроении. Я надеюсь, что оно вызвано тем, что он со мной, но он говорит, что узнал хорошие новости.
Помнишь мою речь на церемонии награждения, Эмма? Кое-кто из гостей попросил нас принять участие в тендере.
В крупном?
Да. Если победим, будем строить целый город. Это случай сделать то, о чем я говорил, спроектировать не только здания. Может быть – сообщество нового типа.
Целый такой город? спрашиваю я, глядя на суровый минимализм Дома один по Фолгейт-стрит.
Почему бы нет?
Просто мне не кажется, что большинство людей захочет так жить, говорю я. Я не сообщаю ему, что перед каждым его приходом мечусь по дому, распихивая грязную одежду по шкафам, соскребая объедки в мусорное ведро и пряча журналы с газетами под диван.
Ты – доказательство того, что это возможно, говорит Эдвард. Ты обычный человек, которого изменила архитектура.
Это ты меня изменил. Но вряд ли даже ты сумеешь перезаниматься сексом со всем городом.
К омарам Эдвард принес японский чай в бумажной обертке, напоминающей маленькую головоломку-оригами. Этот чай был выращен в районе Удзи, говорит он. Называется «Гёкуро», что буквально означает «жемчужная роса». Я пробую произнести это, и он несколько раз поправляет меня, прежде чем с притворным отвращением сдаться.
Впрочем, когда я достаю свой чайник в стиле ар деко, его реакцию притворной не назовешь.
Это еще что такое? спрашивает он.
Саймон подарил на день рождения. Не нравится?
Сойдет, наверное.
Он оставляет чай завариваться, а сам тем временем занимается омарами, которые еще живы. Взяв нож, он поддевает лезвием бронированные шлемы. С хрустом скручивает головы. Ножки еще конвульсивно подергиваются, когда он принимается за хвосты, разрезает их с обеих сторон. Быстро обнажается мясо, толстые столбцы бледной плоти. Еще несколькими движениями он снимает коричневую шкурку, снова моет хвосты холодной водой и разделывает их на сасими. Соус из лимонного сока, сои и рисового уксуса – последний штрих. На все уходит несколько минут.
Мы едим палочками, потом одно, другое, и мы оказываемся в постели. Обычно я кончаю раньше него, и сегодняшний вечер – не исключение; таков, наверное, замысел: наш секс продуман так же, как все, что он делает.
Я гадаю, что будет, если я заставлю его утратить контроль, какие откровения, какие сокровенные истины таятся за этой жесткой выдержкой? Когда-нибудь, думаю я, я это выясню.
После, засыпая, я слышу, как он бормочет: теперь ты моя, Эмма. Ты же знаешь это? Моя.
Ммм, мычу я сквозь сон. Твоя.
Проснувшись, я вижу, что его рядом нет. Я выхожу на лестницу и вижу, что он на кухне, прибирается.
Все еще голодная, я иду к нему. На полпути вниз я вижу, как Эдвард берет чайник Саймона и аккуратно сливает остатки чая в мойку. Потом раздается звон, и осколки чайника разлетаются по полу.
Я, наверное, невольно издаю какой-то звук, потому что он поднимает глаза и видит меня. Прости, пожалуйста, спокойно говорит он. Поднимает руки. Надо было сначала их вытереть.
Я тороплюсь помочь, но он меня останавливает. Не босиком. Порежешься.
Само собой, я тебе новый подарю, добавляет он. Есть хороший, «Маримекко Хенника». Или «Баухаус», очень недурной.
Я все равно спускаюсь и начинаю подбирать осколки. Ничего, говорю я. Это же просто чайник.
Да, именно, рассудительно говорит Эдвард. Просто чайник.
И я чувствую какой-то странный трепет удовлетворения оттого, что мной обладают. Ты моя.
Сейчас: Джейн
Офис Кэрол Йонсон располагается на тихой зеленой улочке в Куинз-Парк. Открыв дверь, она смотрит на меня с любопытством, едва ли не с испугом, потом быстро берет себя в руки и ведет меня в гостиную. Указав мне на диван, она сообщает, что сегодня – просто ознакомительная встреча, чтобы она поняла, сумеет ли помочь. Если мы решим продолжать, то будем встречаться в это же время каждую неделю.
– Итак, – говорит она, покончив с прелиминариями. – Что заставило вас обратиться к терапии?
– Причин несколько, – говорю я. – Например, мертворождение, о котором я по телефону сказала.
Кэрол кивает:
– Разговоры о переживании скорби помогают разобраться в нем и начать процесс отделения нужных эмоций от разрушительных. Что-нибудь еще?
– Да, мне кажется, к вам ходил один человек, с которым я связана. Я хочу знать, что ее беспокоило.
Кэрол Йонсон решительно качает головой:
– Я не могу обсуждать других пациентов.
– По-моему, этот случай особый. Видите ли, та женщина умерла. Ее звали Эмма Мэтьюз.
Я уверена: в глазах Кэрол Йонсон – явственное потрясение. Но она быстро приходит в себя.
– И все же я не имею права рассказывать, о чем беседовала с Эммой. Смерть пациента не избавляет меня от обязанности соблюдать врачебную тайну.
– Я правда немного на нее похожа?
Она медлит, потом кивает:
– Да. Я это заметила, как только открыла дверь. Вы, наверное, ее родственница? Сестра? Соболезную…
Я качаю головой. – Мы даже не были знакомы.
Она озадачена.
– Тогда позвольте поинтересоваться, как вы связаны?
– Я живу в том же доме. В доме, где она погибла. – Теперь мой черед медлить. – И у меня отношения с тем же мужчиной.
– С Саймоном Уэйкфилдом? – медленно говорит Кэрол. – С которым она встречалась?
– Нет, хотя его я тоже видела – когда он приносил цветы. Мужчина, о котором я говорю, – это архитектор, построивший этот дом.
