Она великолепна, понимаю я. Удивительное дело: думаешь, что знаешь человека, а на самом деле совсем его не знаешь. В офисе, деля с ней стол, я видела забавную, живую женщину, смешливую и любящую посплетничать. Но здесь, в этой темноватой переговорной, я вижу закаленного в боях воина, с отработанной легкостью уклоняющегося от выпадов руководства клиники.
– Мне представляется, – говорит она, – что вы пытаетесь применить к мисс Кавендиш моральный шантаж, когда говорите, что если она не отступится, то погибнут другие дети. Это к сведению принято. Хотя более ответственно с вашей стороны было бы увеличить штат клиники, а не сокращать его, по крайней мере до завершения разбирательства по несчастному случаю.
На нас смотрят каменные лица.
Наконец доктор Гиффорд говорит:
– Мисс Кавендиш… Джейн. Позвольте сперва выразить искренние соболезнования. А во-вторых, я хочу попросить прощения за совершенные ошибки. Мы упустили возможности вовремя вмешаться. Я не могу точно сказать, выжила бы Изабель или нет, если бы мы заметили проблемы раньше. Но у нее определенно было бы больше шансов. – Он говорит в крышку стола, подбирая слова, но потом поднимает взгляд и встречается с моим. Глаза у него красные от усталости. – Я был старшим врачом в ту смену и беру на себя всю ответственность.
Долгая тишина. Администратор Дерек делает кислую мину и вскидывает руки, словно говоря: Ах, чтоб тебя! Линда осторожно говорит:
– Что же, я думаю, что нам всем нужно время подумать над этим. Как и над всеми прочими важными соображениями, которые сегодня были высказаны.
– Это было ужасно, – говорю я потом Эдварду. – Но не в том смысле, в котором должно было быть. Я вдруг поняла, что если не отступлюсь, то разрушу карьеру этого человека. Который тут вообще ни при чем. Я думаю, он по-настоящему хороший.
– Возможно, если бы он не был таким хорошим и подчиненные боялись бы его, то акушерка перепроверила бы результаты обследования.
– Вряд ли его нужно уничтожать за то, что он хороший начальник.
– Почему? Если он – посредственность, то и поделом.
Я, разумеется, понимаю, что такие идеальные здания, как те, что строит Эдвард, требуют определенного жестокосердия. Он однажды рассказал мне, как полгода бился с планирующими органами из-за пожарной сигнализации на кухонном потолке. У ответственного чиновника случился нервный срыв, и Эдвард от дымоуловителя отделался. Но, наверное, мне никогда не нравилось думать об этой его стороне.
Я слышу незваный голос Кэрол Йонсон. Это все – классическое поведение нарцисса-социопата…
– Расскажи о Тессе, – просит Эдвард, наливая себе вина. Я заметила, что он никогда не наливает больше половины бокала. Он предлагает мне, но я качаю головой.
– Она, кажется, человек рьяный, – замечает Эдвард, когда я заканчиваю словесный портрет.
– Да, она такая. То есть она кому угодно отпор даст. Но у нее и чувство юмора есть.
– А что она думает об этом докторе Гиффорде?
– Она думает, что он говорил по сценарию, – признаюсь я. Тут дело в разнице между ответственностью как таковой и ответственностью юридической, Джейн, сказала она мне потом, за печеньем и латте в «Старбаксе». Между ошибкой конкретного врача и институциональными огрехами организации. Они пойдут на все, чтобы клиника оказалась ни при чем.
– И теперь тебе нужно решить, хочешь ли ты, чтобы смерть твоей дочери стала частью кампании, которую ведет эта женщина, – задумчиво говорит Эдвард.
Я удивленно смотрю на него.
– Ты думаешь, мне нужно оставить это дело?
– Ну, решать, разумеется, тебе. Но вот твоя подруга явно намерена идти до конца.
Я задумываюсь. Действительно: я убеждена, что в Тессе я нашла друга. Мне нравится ее общество, но больше всего меня восхищает ее твердость. Я тоже хочу ей нравиться, и, само собой, если я откажусь от этого дела, то это наверняка будет невозможно.
Отделил Эмму от друзей и родных…
– Ты ведь не против? – спрашиваю я.
– Разумеется, нет, – легко говорит он. – Я лишь желаю тебе счастья, вот и все. Кстати, от этого дивана я избавлюсь.
– Почему? – удивляюсь я. Диван прекрасный: длинное, низкое раздолье плотного кремового льна.
– Живя тут, я заметил, что кое-что можно улучшить, вот и все. Столовые приборы, например… Не понимаю, как я мог выбрать Жана Нувеля. А диван, как мне кажется, располагает к праздности. Лучше два кресла. «Lс3» Ле Корбюзье, скажем. Или «Призрак Людовика» Филиппа Старка. Я еще подумаю.
Эдвард переехал сюда совсем недавно, а я уже вижу разницу – не столько в отношениях с ним, сколько в отношениях с Домом один по Фолгейт-стрит. Ощущение того, что я выступаю перед невидимой аудиторией, которое было у меня раньше, сменилось непреходящим сознанием того, что на меня смотрят взыскательные глаза Эдварда; чувством, что мы с домом стали частью какой-то неделимой мизансцены. Я чувствую, что моя жизнь делается более продуманной, более красивой, ведь я знаю, что он над ней думает. Однако по той же причине мне делается все труднее взаимодействовать с миром вне этих стен, с миром, где правят хаос и уродство. Если так трудно выбрать столовые приборы, то как же мне решить, судиться с клиникой или нет?
– Что-нибудь еще? – спрашиваю я.
Эдвард думает. – Нам следует более дисциплинированно убирать туалетные принадлежности. Например, этим утром ты забыла про шампунь.
– Я знаю. Забыла.
– Ну, не казнись. Такая жизнь требует дисциплины. Однако мне кажется, ты уже понимаешь, что она окупается с лихвой.
Тогда: Эмма
Опознания я ждала с ужасом. Я воображала, что мы с Деоном Нельсоном окажемся лицом к лицу, когда я медленно пойду вдоль ряда мужчин в ярко освещенной комнатке, как в кино. Но, разумеется, сегодня так уже не делается.
Это «СОВА», добродушно сообщает мне инспектор Кларк, ставя две чашки кофе рядом с ноутбуком. Сокращение от «Системы опознания через видеоанализ», хотя мне кажется, что кому-то в МВД просто пришло в голову, что из-за классной аббревиатуры она быстрее приживется. В общем, мы снимаем подозреваемого на камеру, а потом система находит в своей базе восемь очень похожих на него людей, пользуясь технологией распознавания лиц. Без этого у нас недели уходили на опознание. За дело?
Он достает из файла какие-то бумаги. Перед тем как мы начнем, виновато говорит он, вам нужно будет кое-что подписать: вы заявляете, что видели подозреваемого только в момент совершения им преступления, в котором его обвиняют.
Да, конечно, беззаботно отвечаю я. Можно ручку?
Видите ли, Эмма, говорит он. Видно, что ему не по себе. Очень важно, чтобы вы были абсолютно уверены в том, что не могли даже мельком увидеть его во время слушаний.
Да не припомню, говорю я и мысленно корю себя: если я утверждаю, что сумела разглядеть Нельсона в момент нападения достаточно хорошо, чтобы его опознать, то, разумеется, должна помнить, видела я его где-то еще или нет. Но инспектор Кларк, похоже, моего промаха не заметил.
