– Если бы она не погибла, то мы снова были бы вместе, – добавляет он. – Я в этом совершенно уверен. Да, расстались мы нехорошо – когда она захотела, чтобы я подписал какие-то бумаги: я попытался ее переубедить, но был слегка пьян и у меня не получилось. Я, наверное, уже тогда к Монкфорду ревновал. Так что я знал, что мне придется постараться, чтобы загладить вину. В первую очередь нужно было убедить ее съехать из этого ужасного дома. И она согласилась, по крайней мере в принципе, – там были какие-то проблемы с договором об аренде, какой-то штраф за его прекращение. Если бы только она оттуда вырвалась, то, я думаю, была бы сейчас жива.
– Дом не ужасен. Мне очень жаль, что вы потеряли Эмму, но винить в этом дом все-таки не надо.
– Однажды вы поймете, что я прав. – Саймон смотрит на меня. – А к вам он уже клеился?
– О чем вы? – негодую я.
– Монкфорд. Рано или поздно он приударит за вами. Если еще не приударил. А потом он и вам промоет мозги. Такой вот он.
Почему-то – наверное, потому, что если я признаюсь, что мы с Эдвардом любовники, то лишь подкреплю уверенность Саймона в том, что женщины так и вешаются Эдварду на шею, – я спрашиваю:
– А с чего вы взяли, что я соглашусь?
Он кивает. – Хорошо. Если мой рассказ о гибели Эммы спасет хотя бы одного человека от хватки этого подонка, значит, я не напрасно стараюсь.
Кафе наполняется. За соседний столик садится мужчина, сжимающий тост с луком и сосиской. К нам плывет едкая вонь дешевого непропеченного хлеба и пережаренного лука.
– Господи, как же этот бутерброд смердит, – говорю я.
Саймон хмурится. – Я не слышу. Ну, что вы теперь будете делать?
– Как вам кажется, могло ли быть так, что Эмма сгущала краски? Меня все-таки удивляет, что она говорила вам такие странные вещи об Эдварде и не менее странные вещи – полиции о вас. – Я колеблюсь. – Один человек, с которым я беседовала, сказал, что она любила быть в центре внимания. Иногда таким людям нужно почувствовать, что они как-то значимы. Даже если для этого требуется приврать.
Он качает головой.
– Эмма и правда любила чувствовать себя особенной, но ведь она и была особенной. Я думаю, этот дом ей потому и понравился – не из-за безопасности, а потому, что он так отличался от среднестатистических домов. Но если вы хотите сказать, что она какой-то выдумщицей была… Нет уж. – Он говорит сердито.
– Хорошо, – быстро говорю я. – Забыли.
– У вас не занято? – Женщина с сэндвичем в руке указывает на свободный стул рядом. Саймон неохотно кивает – мне кажется, ему бы хотелось говорить об Эмме весь день. Женщина садится, и до меня доносится тошнотворный запах жареных грибов. Он похож на запах псины и грязных простыней.
– Как же тут отвратительно кормят, – вполголоса говорю я. – Не понимаю, как это можно есть.
Он смотрит на меня с раздражением. – Вы бы, наверное, предпочли что-нибудь пошикарней. В вашем стиле.
– Да нет. – Я делаю в уме пометку, что Саймон Уэйкфилд не лишен комплекса неполноценности. – Обычно мне «Коста» нравится. Просто тут необычайно сильно пахнет.
– Мне не мешает.
Меня подташнивает, и я встаю, стремясь выйти на свежий воздух. – Что ж, спасибо, что уделили мне время, Саймон.
Он тоже встает. – Взаимно. Вот моя визитка. Свяжетесь со мной, если что-нибудь разузнаете? И дадите мне свой номер, на всякий случай?
– На какой?
– На тот, если я наконец найду какие-нибудь доказательства того, что Эдвард Монкфорд действительно убийца, – ровным голосом говорит Саймон. – Если получится, то я бы хотел иметь возможность вам сообщить.
Дома я поднимаюсь в ванную и раздеваюсь перед зеркалом. Дотронувшись до грудей, я чувствую, что они побаливают и налились. Соски заметно потемнели, и вокруг них появились пупырышки, вроде гусиной кожи.
Месячные должны начаться через неделю, поэтому на тест нельзя будет положиться. Да он мне и не очень нужен. Повышенная чувствительность к запахам, тошнота, потемнение сосков, пупырышки, которые, как сказала мне акушерка, называются бугорками Монтгомери, – все то же самое было, когда я забеременела в прошлый раз.
9. Я расстраиваюсь, когда что-то идет не по плану.
Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно
Тогда: Эмма
Давно вас не было, Эмма, говорит Кэрол.
Да, дел много, отвечаю я, подбирая под себя ноги на диване.
Незадолго до того, как мы говорили в прошлый раз, вы попросили Саймона съехать из дома, в котором вы жили. И мы говорили о том, что пережившие сексуальную травму часто задумываются о больших переменах, и это часть процесса выздоровления. Что вы можете сказать о таких переменах в вашей жизни?
Она, разумеется, имеет в виду – не передумали ли вы насчет Саймона. Я начинаю понимать, что Кэрол хотя и клянется, что не может выносить суждений и направлять наши беседы к каким-то определенным выводам, зачастую именно это и делает.
Ну, говорю я, у меня новые отношения.
Пауза. И они хорошо развиваются?
С человеком, который спроектировал дом. На Фолгейт-стрит. Если честно, после Саймона это как глоток свежего воздуха.
Кэрол поднимает брови. А как вы думаете, почему?
Саймон – мальчик. Эдвард – мужчина.
И у вас нет проблем на сексуальной почве, которые были с Саймоном?
Я улыбаюсь. Определенно нет.
Что-то заставляет меня прибавить: но я бы хотела кое о чем с вами поговорить. Кое о чем конкретном.
Разумеется, говорит Кэрол. Я, наверное, замялась, потому что она добавляет: Эмма, вы не скажете мне ничего такого, чего бы я уже много раз не слышала.
Я думаю о том, каково это – находиться в чужой власти, говорю я.
Понятно. Это вас возбуждает?
Наверное, да.
Но в то же время беспокоит?
Просто мне это кажется… странным. После случившегося. Разве не наоборот должно быть?
Ну, начинает она, прежде всего тут не может быть должно или не должно. И на самом деле это – не редкость. В масштабах населения страны примерно треть женщин признается, что регулярно фантазируют на тему подчинения.
К тому же тут есть и физический аспект, добавляет психотерапевт. Это иногда называется «перенос возбуждения». После того как вы испытали прилив адреналина во время секса, ваш мозг может подсознательно стремиться к повторению. Главное – тут нечего стыдиться. Это не значит, что вам это будет нравиться в обычной жизни. Отнюдь нет.
Я не стыжусь, говорю. И в обычной жизни мне это нравится.
Кэрол моргает. Вы отыгрываете эти мысли?
