Я киваю.
С Эдвардом?
Киваю еще раз.
Хотите мне об этом рассказать?
Хотя она и говорит все время, что не может осуждать, ей настолько не по себе, что я немного приукрашиваю – просто чтобы ее шокировать.
Удивительное дело, подытоживаю я, – когда я злю его, то почему-то чувствую себя сильнее.
Сегодня вы определенно положительнее настроены, Эмма. Увереннее в принятых решениях. Вопрос, которым я сейчас задаюсь, – полезны ли для вас эти решения в настоящий момент.
Я делаю вид, что думаю над этим. Решаю: наверное, да.
Это явно не тот ответ, на который надеялась Кэрол, тщательно формулируя свой вопрос.
Выбор партнера для экспериментов очень важен, говорит она.
Я бы не назвала это экспериментами, говорю я. Это, скорее, открытия.
Но если все так чудесно, Эмма, тихо говорит она, то почему вы здесь?
Хороший вопрос, думаю я.
Мы уже говорили о том, что пережившие изнасилование иногда – ошибочно – винят себя, прибавляет она. Что им может казаться, будто они заслуживают наказания или почему-то стоят меньшего, чем другие. Не могу не предположить, что это отчасти ваш случай.
Она произносит это так искренне, что я едва не расклеиваюсь.
А что, если меня вообще не насиловали? спрашиваю я. Что, если это была какая-то фантазия?
Она хмурится. Я вас не вполне понимаю, Эмма.
Неважно. А вот допустим, я узнала, что некий человек… узнала о преступлении. Если бы я рассказала об этом вам, вам бы пришлось сообщить в полицию?
Если бы о преступлении еще не было известно или если бы о нем было известно, но ваше свидетельство могло бы сыграть роль в расследовании, то ситуация была бы непростая, говорит она. Как вы знаете, у психотерапевтов есть профессиональный этический кодекс, куда относится и врачебная тайна. Но мы также обязаны помогать правосудию. Если между одним и другим возникает конфликт, то правосудие перевешивает.
Я молчу, думаю о том, что это означает.
Что вас беспокоит, Эмма? мягко спрашивает она через некоторое время.
Да ничего, правда, говорю я, широко ей улыбаясь.
Сейчас: Джейн
Анализ крови в клинике все подтвердил. Я никому не сказала, кроме Миа и Тессы.
Разумеется, первый вопрос Миа:
– Вы планировали?
Я качаю головой: – Эдвард как-то раз… немного увлекся.
– Мистер Контроль – и увлекся? Значит, он все-таки человек. Даже не знаю, тревогу это должно вызывать или облегчение.
– Это был единственный раз. Мы потом даже повздорили. – Я знаю: Миа подумает – потому, что не предохранялись. В подробности не вдаюсь.
– Он знает?
– Нет еще. – Сказать по правде, я не знаю, как Эдвард к этому отнесется.
Миа меня опережает. – Я, может, ошибаюсь, но разве в правилах не говорилось «Без детей»?
– В правилах дома – да. Но это все же другое дело.
– Разве? – Она поднимает бровь. – Всем известно, как мужчины любят незапланированные беременности.
Я ничего не говорю.
– А ты что? – спрашивает она. – Ты что чувствуешь, Джей?
– Мне страшно, – признаюсь я. – Я в ужасе. – Потому что когда круговерть чувств – неверия, радости, тревоги, восторга, потрясения, новой скорби по Изабель, счастья – прекращается, остается один незамутненный, голый страх. – Я больше такого не перенесу. Такого… горя. Это меня доконает.
– Тебе ведь сказали, что опасаться за здоровье следующего ребенка оснований нет, – напоминает она.
– Тогда тоже не было оснований. И все равно.
– Но ты ведь собираешься его оставить?
В мире очень мало людей, которые могут задать мне такой вопрос, и еще меньше тех, кому я честно отвечу: какая-то часть меня говорит – не надо. Ты вышла на свет, так долго пробыв в темноте и одиночестве. Зачем еще раз так искушать судьбу? Это та же часть моего мозга, которая оглядывает Дом один по Фолгейт-стрит и думает: зачем этим рисковать?
Но во мне есть и другая часть, та часть, которая взяла на руки мертвую девочку, посмотрела на ее идеальное лицо и все равно ощутила экстатическую радость материнства, которая и думать бы не стала о том, чтобы уничтожить жизнеспособного ребенка по моей трусости.
– Да, я его оставлю, – говорю я. – Я рожу этого ребенка. Ребенка Эдварда. Я знаю, что сначала эта мысль ему не понравится, но, думаю, он с ней свыкнется.
Тогда: Эмма
От Эдварда вот уже две недели нет никаких вестей, и я отправляю ему селфи.
Папочка, я сделала татуировку. Тебе нравится?
Ответ приходит немедленно. ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?
Я знаю, что надо было сначала попросить у тебя разрешения. Но я хотела узнать, что случится, если я буду очень, очень плохой…
На самом деле татуировка миленькая, небольшая и невидная в обычной одежде – стилизованное изображение крыльев чайки сразу над правой ягодицей. Но я знаю, какое отвращение вызывают у Эдварда татуировки.
PS очень больно.
Ответ приходит через несколько минут.
Будет еще больнее. Сегодня. Я возвращаюсь в Лондон. Злой.
Это самое длинное сообщение из всех, что он мне когда-либо присылал. Я улыбаюсь, отправляя ответ. Тогда я приготовлюсь.
Я принимаю душ, тщательно вытираюсь, наношу на кожу капельку духов. Надеваю подаренные Эдвардом платье и жемчужное ожерелье, но остаюсь босиком. Кожу уже покалывает. Предвкушение сладостно, но оно смешано с нервным возбуждением, даже неким дурным предчувствием. Не переборщила ли я? Вытерплю ли я то, что он со мной сделает?
Я устраиваюсь на диване. Через какое-то время слышу негромкое гудение «Домоправителя», сигнализирующего, что кто-то у двери, потом звоночек, когда он его впускает.
Он шагает ко мне, лицо у него потемнело.
Покажи, рявкает он.
Я только успеваю повернуться, как он одной рукой хватает мои запястья и перегибает меня через диван, а другой задирает платье, едва его не порвав.
Он застывает. Какого?..
Тут меня разбирает смех.
Он злобно трясет мои запястья. Что еще за игры?
Это Аманда, с трудом выговариваю я. Она сделала татуировку в честь расставания с мужем. Я с ней в салон ходила.
Ты прислала мне фото чужой задницы? медленно спрашивает он.
Я киваю, все еще не справляясь со смехом.
Я отменил ужин с мэром и членами регионального комитета по планированию, чтобы сегодня приехать, рычит Эдвард.
