Мне об этом не было известно, но я все равно киваю.
Деон Нельсон заявляет, что был ошибочно опознан, продолжает она. Она достает документ из лежащей перед ней стопки и надевает очки. Потом смотрит на меня поверх стекол, словно ждет от меня реакции.
Я не видела его во время слушаний о залоге, быстро говорю я.
Несколько свидетелей утверждают обратное. Однако мы не этот момент собирались обсуждать.
Мне от этого почему-то не легче. В ее тоне и безмолвных, настороженных лицах остальных есть что-то, от чего мне не по себе. Атмосфера стала серьезной. Даже агрессивной.
Деон Нельсон предоставил медицинские доказательства – медицинские доказательства интимного характера – того, что он никак не может быть человеком, сделавшим запись орального секса с вами. Эти доказательства убедительны. На самом деле я бы даже назвала их неопровержимыми.
Я чувствую головокружение, плавно переходящее в тошноту. Говорю: не понимаю.
Разумеется, с юридической точки зрения его защите больше ничего не нужно, чтобы добиться оправдания, продолжает она, как будто я ничего не говорила. Она достает еще какие-то документы. – Но она на этом не остановилась. Это – сделанные под присягой заявления нескольких ваших коллег по «Флоу». Наиболее актуально сейчас заявление мистера Сола Аксоя, который описывает свой недавний сексуальный контакт с вами. Во время него, как он утверждает, по вашей просьбе была сделана запись, соответствующая описанию той, которую инспектор Кларк обнаружил в вашем телефоне.
Есть такое выражение – «хотеть провалиться сквозь землю». Оно и близко не передает того, что происходит, когда весь твой мир схлопывается, когда вся твоя ложь вдруг обрушивается тебе на уши. Долгая, ужасная пауза. Мои глаза жжет от слез. Я борюсь с ними. Я знаю, Патрисия Шептон подумает, что это – уловка, чтобы вызвать сочувствие.
Мне удается сказать: а как же остальные телефоны, которые вы нашли? Вы говорили, что Деон Нельсон уже такое делал. Как он может быть невиновен?
Отвечает старший суперинтендант Робертсон. Ранее считалось, что существует связь между совершением ограблений и просмотром порнографии. Потому что у взломщиков часто изымали необычно большие собрания DVD с фильмами откровенного содержания. Потом кто-то сообразил, что взломщики просто оставляли себе порнографию, которую находили в чужих домах. Деон Нельсон делал то же самое с телефонами. Он оставлял себе те, на которых были записи сексуального характера. Вот и все.
Патриция Шептон снимает очки и складывает их. Деон Нельсон принуждал вас к оральному сексу, Эмма?
Долгая, долгая тишина. Нет, шепчу я.
Почему же вы сказали полицейским, что принуждал?
Вы спросили меня перед Саймоном! взрываюсь я. Вот теперь льются слезы, слезы жалости к себе и гнева, но я продолжаю говорить, отчаянно желая, чтобы они поняли, осознали, что они виноваты так же, как я. Я указываю на сержанта Уиллан и инспектора Кларка. Они сказали, что нашли запись, и было похоже, что это Нельсон и что он меня принуждает. Они сказали, что ни лица, ни ножа не видно. Что мне оставалось? Сказать Саймону, что я занималась сексом с другим мужчиной?
Вы обвинили человека в том, что он изнасиловал вас, угрожая ножом. И грозился разослать запись вашим родным и знакомым. Вы не отказались от этого обмана, когда ваша версия была оспорена. Вы даже зачитали личное заявление в суде.
Инспектор Кларк меня заставил, говорю я. Я хотела отказаться, но он не позволил. А Нельсон все равно это заслужил. Он вор. Он украл мои вещи.
Эти слова, такие ничтожные и мелкие, повисают в воздухе. Краем глаза я вижу лицо инспектора Кларка. На нем написана целая библиотека чувств. Презрение. Жалость. И гнев – гнев, вызванный тем, что он позволил себе быть обманутым мной, что я злоупотребила его желанием защитить меня, громоздя одну ложь на другую.
Снова долгая тишина. Патриция Шептон бросает взгляд на старшего суперинтенданта Робертсона. Это явно условный знак, потому что тот спрашивает: Эмма, у вас есть адвокат?
Я качаю головой. Есть юрист, составивший дополнение к договору, когда съезжал Саймон, но я не думаю, что в этой ситуации от него будет много пользы.
Эмма, я помещаю вас под арест. Это означает, что вам будет предоставлен дежурный адвокат – когда вас будут допрашивать. Я смотрю на него. Что вы хотите сказать?
Мы очень серьезно относимся к делам об изнасиловании. То есть исходим из того, что каждая женщина, утверждающая, что ее изнасиловали, говорит правду. Аналогичным образом, мы не менее серьезно относимся к ложным обвинениям в изнасиловании. На основании того, что мы здесь услышали, мы можем обвинить вас в трате времени полиции и попытке воспрепятствовать правосудию.
Вы меня арестовываете? спрашиваю я, не веря ушам. А как же Нельсон? Он ведь преступник.
Обвинения против Деона Нельсона придется снять, говорит Патрисия Шептон. Все. Ваши показания полностью дискредитированы.
Но он меня обокрал. С этим-то никто не спорит, правда?
Вообще-то спорит, говорит Робертсон. Деон Нельсон утверждает, что купил телефоны у кого-то в пабе. Мы можем ему не верить, но с точки зрения улик нет ничего, что связывало бы его с вами.
Вы же не думаете… начинаю я.
Эмма Мэтьюз, вы арестованы по подозрению в попытке воспрепятствовать правосудию и трате времени полиции, нарушив тем самым закон «Об отправлении правосудия по уголовным делам» от 1967 года, статья пятая пункт второй. Вы имеете право хранить молчание, однако если вы умолчите о чем-то на допросе и позже заявите об этом на суде, то это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вам все ясно?
Я не могу говорить.
Эмма, нужно, чтобы вы ответили. Вы понимаете суть предъявленных вам обвинений?
Да, шепчу я.
После наступает оцепенение; я словно попала в зазеркалье. Внезапно я уже не жертва, с которой нужно обращаться с нежностью и сочувствием и которой нужно подносить кофе. Внезапно я совсем в другой части отделения, где лампы забраны металлическими решетками, а полы воняют блевотиной и хлоркой. Дежурный сержант, глядя на меня сверху вниз с возвышения за столом, зачитывает мне права. Я опустошаю карманы. Мне выдают экземпляр «Норм и правил»
[9] и сообщают, что если я пробуду здесь до ужина, то меня накормят. У меня забирают обувь и отводят в камеру. Там есть приделанная к стене койка и короткая полка на противоположной стороне. Стены белые, ковролин серый, свет рассеян решеткой. Мне приходит в голову, что Эдварду бы здесь понравилось, но, разумеется, это не так – тут все грязное, вонючее, неудобное и дешевое.
Дежурного адвоката я жду три часа. В какой-то момент мне приносят копию обвинительного акта. На бумаге все это кажется еще мрачнее, чем звучало наверху.
