Какого хера? кричит она.
Аманда, говорю я, погоди.
Вот только не надо, вопит она. Не говори, что тебе жаль, или еще чего такого. Ты была моей подругой, и ты трахалась с моим мужем. Даже запись оставила на телефоне, как ты ему сосешь. И ни хера же – тебе еще хватает наглости жаловаться на него. Мерзкая, лживая сука.
Она машет руками перед моим лицом, и на секунду мне кажется, что она меня ударит.
А Саймон, говорит она. Ты врала ему, врала мне, врала полиции…
Насчет Сола я не врала, говорю я.
Я знаю, что он не ангел, но когда такие, как ты, на него вешаются…
Это Сол меня изнасиловал, говорю я.
Это ее останавливает. Она спрашивает: Что?
Это прозвучит очень странно, торопливо говорю я. Но честное слово, сейчас я говорю правду. И я знаю, что я тоже виновата. Сол меня напоил, так напоил, что я еле на ногах стояла. Нельзя было этого допускать – знала ведь, зачем он это делает, но не сознавала, как далеко он может зайти. Может, он мне даже что-то подмешал. Потом сказал, что проводит меня до номера. Я опомниться не успела, как он на меня насел. Я просила его этого не делать, но он не слушал.
Она смотрит на меня. Говорит: врешь.
Не вру. Раньше врала, признаю. Но я клянусь, что сейчас не вру.
Он не мог этого сделать, говорит она. Он мне изменял, но он не насильник.
Однако особой уверенности в ее голосе нет.
Он, поди, и не думал, что это было изнасилование, говорю я. Потом он мне все говорил, как это было чудесно. А я совсем запуталась, думала, вдруг я как-то неправильно запомнила. Но он прислал мне запись. Я даже не поняла, что он нас снимает, в таком была состоянии. Он сказал, что с огромным удовольствием ее пересматривает. Это он мне вроде как напоминал, что может в любой момент рассказать Саймону. Я не знала, что делать. Запаниковала.
Почему ты никому не говорила? подозрительным тоном спрашивает она.
А кому я могла сказать? Ты тогда казалась такой счастливой, я не хотела, чтобы из-за меня развалился твой брак. А Саймон, ты же знаешь, немного перед Солом благоговеет. Я не понимала, поверит ли он мне, не говоря уже о том, как он отреагирует, если узнает, что его лучший друг со мной такое сделал.
Но запись ты не удалила. Почему?
Оставила как улику, говорю я. Просто никак не могла набраться храбрости пойти в полицию. Или хотя бы в отдел кадров. Чем дольше тянула, тем труднее становилось. Когда я увидела запись, то и сама поняла, что там ничего не ясно. А показать ее кому-то мне было стыдно. Я думала, что, может, сама виновата. А потом полицейские нашли ее в моем телефоне и предположили при Саймоне, что это – Деон Нельсон, и все так перепуталось.
Господи, недоверчиво говорит Аманда. Господи. Эмма, ты сочиняешь.
Нет. Клянусь, нет.
Добавляю: Аманда, Сол – сволочь. Я думаю, в глубине души ты сама это знаешь. Ты же в курсе, что у него были и другие женщины – в офисе, в клубах, все, что движется. Если ты меня поддержишь, он получит по заслугам, – может быть, не по полной программе, но по крайней мере работы лишится.
А как же полиция? спрашивает Аманда, и я понимаю, что она наконец-то начинает мне верить.
Полиция не станет вмешиваться, если не предоставить улик. Речь же не о том, чтобы он в тюрьму сел, а о том, чтобы работы лишился. После того, как он с тобой обошелся, ты разве не думаешь, что это только справедливо будет?
И вот она кивает. Я знаю, что он спал как минимум с двумя женщинами из этой фирмы. С Мишель из бухгалтерии и с Леоной из маркетинга. Я сообщу в отдел кадров.
Спасибо, говорю я.
Ты Саймону что-нибудь об этом говорила?
Я качаю головой.
Ты должна сказать.
При мысли о Саймоне – добром, обожающем, доверчивом Саймоне – происходит нечто странное. Я больше не чувствую к нему того презрения. Раньше меня бесило, что Саймон так лебезит перед Солом, что без умолку распространяется о том, какой Сол клевый мужик, тогда как все это время Сол был эгоистичным, агрессивным засранцем. Но это прошло. Теперь какая-то часть меня вспоминает, как приятно было получить прощение.
К своему удивлению я понимаю, что плачу. Я вытираю слезы бумажным полотенцем из коробки.
Я не могу вернуться, говорю я. С Саймоном все кончено. Когда что-то идет настолько не так, этого уже не исправишь.
Сейчас: Джейн
– Чуть-чуть геля, будет прохладно, – дружелюбно говорит сонографист. Я слышу кетчупное чавканье смазки, потом зонд развозит гель по моему животу. Это ощущение напоминает мне мое первое обследование с Изабель, липкость кожи, оставшуюся на весь день, как некая тайна под одеждой; маленькую скрученную распечатку в сумочке с изображением призрачных, напоминающих листок папоротника очертаний эмбриона.
На меня вдруг нахлынули чувства, и я делаю глубокий вдох.
– Расслабьтесь, – бормочет врач, неправильно его истолковав. Она крепко прижимает зонд к моему животу, водит им из стороны в сторону. – Вот.
Я смотрю на экран. Из мрака возникает контур, и я ахаю. Она улыбается моей реакции.
– Сколько у вас детей? – непринужденно спрашивает она.
Наверное, мне требуется больше времени, чем другим, чтобы должным образом сформулировать ответ на этот вопрос, потому что она заглядывает в мою карту.
– Прошу прощения, – тихо говорит она. – Я вижу, было мертворождение.
Я киваю. Сказать тут больше нечего.
– Вы хотите знать пол ребенка? – спрашивает она.
– Да, если можно.
– У вас мальчик.
У вас мальчик. От уверенности, прозвучавшей в этом утверждении, от ожидания того, что на этот раз все будет в порядке, меня одолевают чувства, радость сталкивается с горем так, что я плачу слезами и того, и другого.
– Вот, пожалуйста. – Она протягивает мне коробку салфеток, которыми тут вытирают гель. Я сморкаюсь, она возвращается к работе. Через несколько минут она говорит: – Попрошу-ка я консультанта заглянуть.
– Зачем? Что-то не так?
– Он просто расскажет вам о ваших показателях, – успокаивает она меня. Потом уходит. Я не слишком волнуюсь. Дело в том, что формально я – пациент группы риска. Учитывая, что проблемы с Изабель начались примерно на последней неделе беременности, нет причин думать, что что-то может быть не так сейчас.
Кажется, что проходит вечность, прежде чем открывается дверь и я вижу лицо доктора Гиффорда.
– Здравствуйте, Джейн.
– Здравствуйте. – Теперь я приветствую его как старого друга. – Как поживаете?
– Замечательно, спасибо. Джейн, я хотел разъяснить вам одну из главных причин проведения этого исследования примерно на двенадцатой неделе. Это делается для того, чтобы на раннем этапе заметить какие-то самые распространенные отклонения от нормы в развитии плода.
