Я не оставляю своей злости шанса угаснуть. Иду за пальто.
Сейчас: Джейн
Записью на встречу я себя не утруждаю. Дожидаюсь на первом этаже «Улья», когда группка сотрудников «Монкфорд партнершип» со стаканчиками латте и бумажными пакетиками в руках соберется возле лифта, и просто захожу вместе с ними. На четырнадцатом этаже вместе с ними выхожу.
– Эдварда нет, – говорит безупречная брюнетка на ресепшене, справившись с удивлением.
– Я хочу поговорить с Дэвидом Тилем.
Теперь вид у нее еще более удивленный. – Я посмотрю, свободен ли он. – Ей приходится искать его добавочный номер в своем айпаде. Похоже, к специалисту по технологиям гости приходят нечасто.
Моя тирада, обращенная к Дэвиду Тилю, длинна, громка и щедро пересыпана ругательствами. Я едва перевожу дыхание, а он спокойно ждет, когда я закончу. Я вспоминаю, как, когда я впервые пришла сюда, Эдвард слушал того клиента, позволяя его злости омывать себя.
– Это смешно, – говорит Тиль, когда я наконец заканчиваю. – Мне кажется, вы слишком бурно реагируете ввиду вашего состояния.
Он при всем желании не придумал бы ничего лучше, чтобы меня снова разобрало: – Во-первых, я не больна, кретин. А во-вторых, не смей так снисходительно со мной говорить. Я знаю, что я видела. Ты подглядывал за мной и отрицать этого не можешь. Об этом даже в вашем чертовом договоре сказано.
Он качает головой: – Мы просим расписаться в отказе от претензий. Но это на всякий случай. Доступ к изображениям с камер имеет только программа распознавания лиц. Так дом опознает вас и следит за вашими перемещениями, вот и все.
– А душ? – вопрошаю я. – Который то холодный, то горячий, чтобы я со страху обделалась? Что, и здесь распознавание лиц, что ли?
Он хмурится.
– Мне не было известно о каких бы то ни было проблемах с душем.
– А теперь самое главное. Куда все эти камеры смотрели, когда убили Эмму? Они должны были записать, что произошло.
Он медлит.
– В тот день они не работали. Технические неполадки. Просто так совпало.
– Вы ведь не думаете, что я… – начинаю я, и распахивается дверь, толкаемая не без силы рукой Эдварда Монкфорда, который широкими шагами входит в комнату.
– Что ты здесь делаешь? – вопрошает он. Я никогда не видела его таким злым.
– Просит видеоматериалы из дома на Фолгейт-стрит по этой Мэтьюз, – говорит Тиль.
Эдвард вспыхивает от ярости.
– Это зашло слишком далеко. Чтобы духу твоего не было, слышишь? – Секунду я не понимаю, что он имеет в виду: его офис или Дом один по Фолгейт-стрит, но тут он добавляет: – Мы начнем процедуру выселения. У тебя пять дней, чтобы выехать из дома.
– Так нельзя.
– Ты нарушила как минимум дюжину ограничительных условий. Так что можно.
– Эдвард… чего ты так боишься? Что ты пытаешься скрыть?
– Я ничего не боюсь. Меня бесит, что ты постоянно игнорируешь мои пожелания. Честно говоря, это даже забавно – ты говоришь, будто я одержим Эммой Мэтьюз, хотя явно сама на ней зациклилась. Почему ты не оставишь все это в покое? Какое тебе вообще дело?
– Ты подарил мне ее ожерелье, – говорю я, так же злясь. – Если ты такой невиновный, зачем ты починил ее ожерелье и подарил его мне?
Эдвард смотрит на меня как на сумасшедшую.
– Я подарил вам с ней похожие ожерелья, потому что так уж вышло, что мне нравится цвет этого жемчуга, вот и все.
– Ты убил ее, Эдвард? – вдруг спрашиваю я. – Очень уж похоже на то, что убил.
– С чего ты взяла? – недоуменно спрашивает он. – Кто тебе внушает эти бредовые мысли?
– Мне нужен ответ. – Я пытаюсь говорить спокойно, но мой голос дрожит.
– Не будет тебе ответа. Уходи.
Тиль ничего не говорит. Я встаю, чтобы уйти; Эдвард с яростью смотрит на мой живот.
Сейчас: Джейн
Возвращаться мне, кроме как на Фолгейт-стрит, некуда. Но я вхожу в дом с трепетом, как окровавленный боксер, выходящий на ринг перед началом очередного раунда.
Чувство, что за мной следят, меня уже не отпускает. Чувство, что со мной играют, тоже. По всему дому случаются мелкие неполадки. Розетки не желают работать. Свет то делается ярче, то тускнеет. Когда я пишу в поисковике «Домоправителя» «квартиры с одной спальней», он отправляет меня на сайт, посвященный женщинам, обманывающим своих партнеров. Когда я включаю акустическую систему, он выбирает «Похоронный марш» Шопена. Срабатывает сигнализация; я подскакиваю.
– Прекрати на хер это ребячество! – кричу я в потолок.
Тишина пустых комнат – единственный, издевательский ответ.
Я беру телефон.
– Саймон, – говорю я, когда он отвечает. – Если ваше предложение еще в силе, я бы очень хотела, чтобы вы переночевали у меня сегодня.
– Джейн, в чем дело? – спрашивает он, тут же обеспокоившись. – У вас испуганный голос.
– Не то чтобы испуганный, – вру я. – Просто мне тут немного не по себе. Я уверена, что беспокоиться не о чем. Но я в любом случае была бы рада встрече.
Сейчас: Джейн
– Приехал, как только смог, – говорит Саймон, бросая на пол сумку. – Вот она, прелесть фриланса. Могу работать что здесь, что в «Старбаксе». – Он смотрит на меня и замолкает. – Джейн, с вами точно все хорошо? Вид у вас ужасный.
– Саймон… я должна перед вами извиниться. Все это время вы говорили мне, что Эмму убил Эдвард, а я пропускала это мимо ушей. Но теперь мне начинает казаться… – Я медлю, мне не хочется даже произносить эти слова. – Мне начинает казаться, что вы правы.
– Не нужно извиняться, Джейн. Но можно спросить, почему вы изменили мнение?
Я рассказываю ему о камерах, о стычке с Тилем.
– А потом я обвинила Эдварда в том, что он подарил мне ожерелье Эммы, – добавляю я.
Он смотрит на меня, вдруг напрягшись.
– И как он это воспринял?
– Он сказал, что это были разные ожерелья.
– Доказать он это смог?
– Даже не пытался. Просто прогнал меня. – Я обреченно пожимаю плечами. – У меня пять дней, чтобы найти другое жилье.
– Можете пожить у меня, если хотите.
– Спасибо. Но я и так вам навязываюсь.
– Но мы же останемся друзьями, Джейн, правда? Когда вы отсюда съедете, вы ведь меня не забудете?
– Конечно, нет, – говорю я; мне немного неловко от его молящего тона. – В общем, передо мной моральная дилемма. – Я указываю на стол, на котором в створчатом футляре лежит мое ожерелье. – Из-за всех этих дел с ожерельями я решила узнать, сколько оно стоит. Оказывается, около трех тысяч фунтов.
