Я очень мало знаю, следовательно, у меня есть предпосылки для завоевания счастья.
Набью трубку и буду счастлив… Нет, трубка не годится. Крошеный табак недостаточно тонок для воздушных мечтаний. Возьму сигару. Когда-то и я имел настоящую гаванскую сигару!
Гм… Разве неудовлетворенность, лишения, страдания не составляют необходимых условий жизни! Без лишений – нет борьбы, без борьбы – нет жизни, это так же верно, как дважды два – четыре. Пусть же начинается борьба. На севере брезжит рассвет! О, только бы испить борьбы, пить из полной чаши! Борьба – это жизнь, а за ней улыбается победа.
Закрываю глаза и слышу голос, напевающий мне;
«Среди берез душистых,
Среди полевых цветов,
Пойду я в лес дремучий,
В дубраву под тень дубов!»
«Понедельник, 19 ноября. Проклятое притворство вся эта Weltschmerz
[237]! Ты счастлив, человек, и ничего больше. А если тебя смущает что-нибудь, выгляни только на палубу, – разве можно не прийти в прекрасное расположение духа при виде этих щенят, прыгающих, скачущих вокруг тебя и готовых в припадке жизнерадостности растерзать тебя в клочья? Жизнь для них залита солнцем, хотя солнце давным-давно уже исчезло. А среди них Квик, мать семейства, солидно и радостно виляющая хвостом. Разве нет у меня основания чувствовать себя таким же довольным, как они?
Но и они знают, что такое несчастье. Позавчера я сидел после обеда за работой. Снаружи доносился равномерный шум ветряного колеса, потом я услыхал, как Педер принес щенятам корм и как они, по обыкновению, затеяли легкую драку у чашки с едой. Только я успел подумать, что вал колеса, вертящийся на палубе безо всякого заграждения, представляет, собственно говоря, для этих существ весьма опасное изобретение, как несколько минут спустя раздался вдруг жуткий протяжный собачий вой, более пронзительный, чем обыкновенно при драке, и в то же мгновение колесо завертелось медленнее.
Я выскочил наверх и увидел, что один щенок висит на валу, вращаясь вместе с ним и издавая жалобный, душераздирающий вой. На веревке от тормоза повис Бентсен, натягивая ее изо всех сил, но колесо продолжало вращаться.
Первой моей мыслью было схватить лежавший рядом топор, чтобы разом положить конец страданиям щенка. Его вой был невыносим, но в следующее мгновение я бросился на помощь Бентсену, общими усилиями колесо было остановлено. Тут появился Мугста, и, пока мы вдвоем удерживали колесо, ему, наконец, удалось освободить щенка. Так как он еще подавал признаки жизни, Мугста принялся растирать его.
Видимо, шерсть каким-то образом коснулась гладкого стального вала, примерзла к нему, и вал потащил несчастное животное за собой, ударяя его при каждом обороте о палубу. Наконец щенок поднял голову и осовелым взглядом огляделся вокруг. Он проделал довольно много оборотов – немудрено, что вначале ему трудно было прийти в себя. Затем щенок приподнялся на передние лапы и сел. Я отнес его на корму на шканцы, гладил и трепал по спине. Вскоре он встал на все четыре лапы и пошел пошатываясь по палубе, сам не понимая куда.
– Хорошо, что у него примерзла шерсть, – сказал Бентсен, – я-то думал, что он, как первый, повис за язык!..
Висеть на языке на вертящемся мельничном валу – дрожь прошла по коже от одних только слов! Я отнес щенка в кают-компанию и стал за ним ухаживать. Вскоре он совершенно оправился и стал по-прежнему играть с товарищами.
Странная их жизнь – сновать по палубе во тьме и холоде! Но стоит кому-нибудь выйти наверх с фонарем, как собаки бросаются к нему стремглав, усаживаются вокруг, встают на задние лапы, чтобы заглянуть в самый фонарь, а потом начинают прыгать и приплясывать, гоняясь друг за другом вокруг фонаря, точно дети вокруг рождественской елки. Так идет день за днем. Они никогда еще не видали ничего, кроме этой палубы с натянутой над ней парусиной, не видали даже еще ни разу ясного голубого неба. А мы, люди, никогда не видим ничего другого, кроме своей земли.
Сегодня, наконец, сделан последний решительный шаг: перед обедом я изложил дело Иохансгну приблизительно так же, как говорилось выше. Я перечислил все трудности, какие мы можем встретить на нашем пути, и подчеркнул, что он должен быть готов ко всему, что мы рискуем оказаться перед лицом серьезных опасностей. Дело не шуточное; на карту ставится жизнь. Не следует этого скрывать от себя, пусть он, прежде чем решится, хорошенько подумает. Если он согласен, я охотно возьму его с собой, но все же я бы посоветовал ему поразмыслить денек-другой, прежде чем дать ответ.
Иохансен заявил, что размышлять ему не требуется, – он охотно пойдет со мной. Свердруп уже давным-давно говорил о возможности подобной экспедиции, и тогда он достаточно взвесил все и пришел к заключению, что если выбор падет на него, то он сочтет это за большую честь.
– Не знаю, удовлетворены ли вы таким ответом, или же все-таки будете настаивать, чтобы я подумал? К иному выводу я все равно не приду.
– Но основательно ли вы продумали, каким случайностям можете подвергнуться? Подумали вы, что, может быть, ни один из нас никогда не увидит больше людей и что даже в том случае, если дело не примет слишком дурного оборота, придется в подобном путешествии испытать множество лишений? Если вы обо всем этом поразмыслили, я не требую, чтобы вы обдумывали вопрос дальше.
– Да, я обо всем этом подумал.
– Отлично, тогда дело решено. Завтра мы начинаем подготовку к походу. Пусть Скотт-Хансен подыскивает себе нового помощника для метеорологических наблюдений».
«Вторник, 20 ноября. Вечером я выступил перед экипажем, сообщил свое решение и изложил план предстоящего санного похода. Сначала я вкратце изложил проект и историю нашей экспедиции; рассказал все со времени зарождения первой мысли о ней, причем в особенности подчеркнул предпосылки, положенные в основу моего плана, а именно, что корабль, затертый льдами к северу от Сибири, должен продрейфовать через Полярное море в Атлантический океан и пройдет где-нибудь к северу от Земли Франца-Иосифа, между ней и полюсом.
Задача экспедиции заключается в том, чтобы проделать такой дрейф через неисследованное море и осуществить его изучение. Я отметил, что эти исследования будут почти одинаково ценны, пройдет ли экспедиция через самый полюс или на некотором расстоянии от него. Если судить по нашему опыту, не может быть ни малейшего сомнения в том, что экспедиция своей цели достигнет; до сих пор все шло в соответствии с нашими расчетами и желаниями, и можно ожидать, что так пойдет и в дальнейшем. Следовательно, есть все основания предполагать, что наша главная задача будет разрешена. Но вместе с тем возникает вопрос: нельзя ли сделать еще больше? И тут я перешел к изложению того, каким образом это большее может быть сделано путем организации санной экспедиции на север, о которой я уже говорил выше.
У меня создалось впечатление, что все сильно заинтересовались этой экспедицией и признали желательным ее организовать. Главнейшее возражение, если бы вызвать их на дискуссию, было бы, я думаю, то, что они сами не могут пойти со мной. Я указал, что проникнуть по возможности дальше на север – несомненно, заманчивая задача; но не менее важно провести «Фрам» невредимым через Полярное море и выйти по ту сторону его, или если не удастся вывести «Фрам», то, по крайней мере, возвратиться невредимыми самим, не потеряв ни одного человека. Раз это будет сделано, мы, бесспорно, можем признать нашу экспедицию удачной. Мне кажется, что все единодушно согласились с правильностью моих слов.
