Мы сможем целых три дня кормить его мясом семь оставшихся собак.
Мы никак не ожидали, что лед здесь будет так сильно разбит, его можно было бы назвать типичным плавучим льдом, если бы в нем не попадались отдельные, более крупные и ровные ледяные поля. Будь здесь достаточно места и если бы этот лед несколько рассеялся, не составило бы труда лавировать в каяках между льдинами.
Вчера, когда нас остановили полыньи и я влез на торос, чтобы осмотреться, у меня сердце сжалось в груди. Я готов был думать, что мы должны отказаться от попыток подвинуться дальше, я видел перед собой только хаос плававших в воде ледяных осколков и снежуры. Нелегко прыгать тут со льдины на льдину, таща за собой собак и две тяжелые нарты. Все же мы решились на риск.
Нам повезло и на этот раз: после непродолжительного, хотя и труднейшего перехода по снежному и ледяному месиву, мы вышли, как это было уже не раз, на гладкую ледяную равнину.
А тут дело пошло по-прежнему: все новые и новые полыньи.
Лед, по которому мы идем, почти исключительно молодой, лишь местами в него вкраплены более старые глыбы. Он постоянно становится тоньше, здесь, например, он по большей части не превышает 90 сантиметров. Льдины местами так плоски, как в момент замерзания.
Вчера вечером попали на полосу старого льда, на котором остановились на ночлег; трудно сказать, как далеко он тянется. Расположились лагерем в 6½ часов пополудни, и у нас снова наконец был пресный лед для кухни – приятное разнообразие для повара: мы ведь не видели пресного льда с 25 мая
[309]. К ночи подул неистовый ветер с юга, против которого трудно идти. Часто, черт побери, бывает здесь ненастная погода; почти каждый день пасмурно и ветрено; ветер вдобавок южный, который теперь меньше всего желателен. Но что поделаешь? Остановиться и сложить руки – толку мало; не остается, значит, ничего другого, как тащиться вперед.
Вчера взял полуденную высоту солнца; выходит, что мы должны находиться под 82°21' северной широты. И все еще ни малейшего намека на землю! Это становится все более загадочным. О, чего бы я не дал, только бы ступить наконец на твердую землю! Но терпенье, терпенье и еще раз терпенье!»
Глава пятая. Полыньи и терпение
«Суббота, 1 июня. Итак, вот и июнь. Что же ты несешь нам с собой? Неужели и в этом месяце мы не увидим земли, к которой так стремимся? Будем жить надеждой и верой. Хотя, по правде сказать, эти спутницы мне порядком уже надоели. Вообще странная вещь – счастье. Вчера с утра я почти ничего уже не ждал от этого дня: из-за метели ничего не было видно, и резкий ветер дул прямо в лицо. Настроение наше не улучшилось, когда мы вдруг наткнулись на полынью, с виду почти непроходимую. Мрачная, безобразная перспектива. А день оказался совсем не плохим.
Обогнув полынью с северо-востока, я нашел переправу, и мы вышли на прекрасную равнину, по которой двигались до самого обеда – до 5 часов. После обеда шли еще часа полтора по таким же полям. Но на этом дело и кончилось; преградившая нам путь полынья положила конец всякому продвижению. Тщетно я бродил в поисках перехода в течение 1½ часов; ничего другого не осталось, как раскинуть лагерь и надеяться, что завтрашний день будет лучше.
Но вот наступил и он, а я еще не знаю, сблизились ли края полыньи хоть немного и улучшилось ли наше положение. Вчера остановились на ночевку около 9 часов вечера. Как обыкновенно бывает в последние дни, едва принялись устанавливать палатку, как погода, после целого дня отвратительной вьюги, вдруг прояснилась. Ветер тоже утих, и наступила положительно изумительно хорошая погода.
По голубому небу плыли легкие белые облака, и почти можно было вообразить себя далеко-далеко дома в летний день. На юге и юго-западе горизонт был чист и ясен, но ничего не было видно, кроме той же синеющей полосы, на которую мы держим курс; к счастью, она теперь поднялась значительно выше, следовательно, мы к ней приближаемся. Только бы дойти до нее, – там должна быть перемена, в этом я нисколько не сомневаюсь. Как жажду я этой перемены!..
Какая странная разница: если нам удастся добраться до этой земли прежде, нежели придет к концу провиант, мы будем считать себя вне опасности; а Пайеру казалось, что эта же самая земля сулит ему верную голодную смерть, если он останется там и не найдет своего «Тететтгофа». Но ведь ему не пришлось брести два с половиной месяца по дрейфующим льдам между 83° и 86°, не видя ни единого живого существа!
Вчера утром, перед тем, как сняться с лагеря, над нами вдруг раздался резкий крик чайки – две белые красивые птицы парили над самой головой. Я хотел было застрелить их, но решил, что такая мелочь, в сущности, не стоит патрона. Да и они сразу исчезли из виду. Немного погодя снова услыхали их крик. Сегодня, лежа в ожидании завтрака в спальном мешке, мы опять над самой палаткой слышали грубый, сиплый крик, что-то вроде вороньего карканья. Я думаю, что это тоже была чайка (Larus argentatus)
[310].
Не странно ли? Сколько раз ни просыпался я ночью, солнце все время пробивалось сквозь шелковые стенки палатки, и в ней было так тепло и светло, что я лежал и грезил о лете, далеком от полыней, от всех этих трудов и мытарств. О, какой прекрасной кажется в такие минуты жизнь и каким светлым представляется будущее! Но не успел я выйти из палатки в 9½ часов утра, чтобы приготовить завтрак, как солнце скрылось в густой пелене тумана, а затем закурилась и завыла метель.
Так теперь бывает почти каждый день. Быть может, это сама судьба хочет, чтобы мы не двигались с места, дождались тут наступления лета, а с ним распада льдов и свободной воды? Не хочет ли она избавить нас от утомительных поисков пути в этой отчаянной путанице полыней? Я отнюдь не рад был бы такому случаю, хотя мы могли бы обойтись как-нибудь с едой, убив и съев всех наших собак и настреляв вдобавок кое-какой дичи. Но тогда мы слишком поздно достигли бы Шпицбергена и стала бы неизбежной зимовка. Нашим близким пришлось бы ждать нас лишний год».
«Воскресенье, 2 июня. Итак, эта тетрадь
[311] будет закончена в троицын день. Меньше всего я думал, что в это время мы все еще будем блуждать на плавучих льдах не видя земли. Но судьба безжалостна, ее нельзя ни смягчить, ни изменить.
