Когда мозг утомлялся от непривычной работы, я вместе с Джексоном отправлялся на склон горы пострелять кайр, которые кишмя кишели наверху под базальтовыми стенами. Сотнями сидели они на уступах и в нишах утесов. В некоторых местах гнездовали моевки. Здесь царила веселая жизнь и беспрестанное движение. Мы взбирались на высоту 150 метров. Перед нами далеко расстилалось море и над ним стаями носились взад и вперед кайры. Иногда мы подбивали на лету одну-другую. При каждом выстреле эхо прокатывалось по скалистым ущельям, и тысячи птиц, шумя крыльями, с оглушительными криками бросались вниз с уступов, словно порыв ветра сметал с гор облако пыли.
Мало-помалу птицы возвращались в свои гнезда, хотя некоторые падали на пути жертвами наших выстрелов. Это был «курятник Джексона», умевшего его использовать. Почти ежедневно слышались его выстрелы, и не было дня, чтобы к столу не подавались жареные кайры. Осенью англичане запасли немало битой птицы на зиму.
Иногда Джексон в обществе Бломквиста отправлялся наверх собирать яйца. Они брали с собой приставную лестницу, с помощью которой Джексон карабкался на отвесные утесы. Эти налеты на гнезда меня не прельщали: казалось, что недолго и шею себе сломать на этих шатких базальтовых обрывах, где из-под ног непрерывно катились камни. Словом, я этим спортом не увлекался. Не могу отрицать, однако, что яйца были превкусные.
К завтраку они подавались всмятку, к обеду в виде яичницы. Но просто удивительно, до чего мне трудно было лазить по крутым склонам. Помню, когда я в первый раз лез за Джексоном на гору, через каждые сто шагов приходилось останавливаться и переводить дух. Очевидно, давало себя знать долгое сиденье на одном месте, а может быть, и малокровие развилось за зиму, проведенную в нашем логове.
Но дело было не только в этом: при одном взгляде с высоты на крутизну скал я испытывал неприятное чувство – начиналось головокружение, и было трудно спускаться вниз; я предпочитал садиться и съезжать вниз на собственных «салазках». Спустя некоторое время это неприятное чувство прошло, и я снова привык к высоте. Одышка у меня тоже уменьшилась, под конец я мог лазить вверх по скале совсем как все нормальные люди.
Между тем время шло, а английское судно не показывалось. Я и Иохансен начинали ощущать некоторое нетерпение; мы уже поговаривали между собой о том, что, быть может, судно не пробьется в этом году сквозь льды и экспедиции придется зимовать здесь. Мысль об этом вовсе не радовала: находиться так близко от дома и не иметь возможности добраться до него! Мы жалели, что не продолжали тотчас своего пути на Шпицберген, – тогда бы мы, пожалуй, находились уже на паруснике. Чего ради мы остались?
Ну, этому, конечно, легко было найти объяснение. Хозяева были так любезны и радушны, что мы превзошли бы спартанцев, если бы устояли перед их приглашением. Мы столько испытали, прежде чем попали в теплое и уютное гнездо. Здесь все тяготы заключались лишь в том, чтобы сидеть и ждать. Но ждать тоже дело нелегкое, и мы снова стали всерьез подумывать: не тронуться ли в путь к Шпицбергену? Не поздно ли? Была уже середина июля, и хотя, вероятно, мы двигались бы довольно быстро, все же на пути могли встретиться непредвиденные препятствия, и прошел бы по крайней мере месяц, а то и больше, прежде чем мы достигли бы вод, где можно было рассчитывать встретить судно.
Мы попали бы туда в середине, а то и в конце августа, когда парусники уходят домой. Если же мы не встретим судна в первые дни, то вряд ли сможем поймать его в сентябре, а тогда нам грозила еще одна зимовка. Нет, уж лучше остаться здесь – все-таки более вероятно, что судно придет. Самое лучшее время для плавания в здешних водах: август – начало сентября, когда больше всего открытой воды. На это мы и возлагали наши надежды. Итак, мы предоставили времени идти своим ходом. Кроме нас еще несколько человек с нетерпением ждали судно. Пять участников английской экспедиции также должны были этим летом вернуться на родину после двухлетнего отсутствия.
«Понедельник, 20 июля. Мы все с большим нетерпением ждем судна. Но лед все еще сплочен. Джексон утверждает, что судно должно было прийти сюда еще в середине июля, и по его мнению, уже несколько раз было столько свободной воды, что оно могло пробиться. Я в этом сильно сомневаюсь; то, что отсюда, даже с высоты 150 метров, видны отдельные разбросанные по морю льдины, ничего еще не говорит; южнее может стоять сплоченный лед, преграждающий путь судну.
Однажды Джексон взобрался с доктором на самую вершину горы, но и оттуда им показалось, что льда к югу не так уж много. Все же и это меня не убеждает; весь предшествовавший опыт говорил за то, что на юге в море должно быть еще много льда. То что, по словам Джексона, «Виндворд» в прошлом году в июле прошел сюда не встретив льдов, еще не доказательство. Люди охотно обманывают самих себя!
В последние дни снова пригнало много льда с востока. Мне не терпится вырваться отсюда; что если мы будем заперты здесь на всю зиму?.. Как безрассудно мы поступили, оставшись! Почему было не продолжать идти к Шпицбергену? Мы были бы уже дома.
Глаз блуждает в бесконечной белой равнине; ни одной темной водной полосы: лед, лед и лед. Мы отрезаны от мира, от бьющей ключом жизни, от жизни, которую считали уже такой близкой.
Низко на горизонте висит полоска синих облаков – там далеко, далеко, за кромкой льда есть открытая вода, и, может быть, на зыби большого моря покачивается судно, которое должно понести нас к родным берегам, судно, которое передаст вести из дому, от тех, кто нам дорог…
Мечтай! Мечтай о родине, о красоте… Тщетно ты ищешь их, скитаясь здесь среди снегов и льдов, заблудившаяся птица. Мечтай же о золотых днях грядущей встречи!..»
«Вторник, 21 июля. Наконец подул с севера свежий ветер. Он прогнал лед в море. Сегодня вечером отсюда видно только открытое море; теперь, пожалуй, есть надежда скоро увидеть судно».
«Среда, 22 июля. Постоянны перемены и постоянны разочарования! Вчера сильна была надежда, сегодня ветер переменился на юго-восточный и опять пригнал льды к земле; быть может, нам долго еще придется ждать».
Глава четырнадцатая. Домой!
«Воскресенье, 26 июля. Наконец судно здесь! Утром я проснулся оттого, что кто-то дергал меня за ноги. Это был Джексон. Сияя от радости, он пришел сказать, что «Виндворд» пришел. Я вскочил и выглянул в окно. «Виндворд» находился уже у самой кромки льда и медленно подходил к земле, подыскивая место, где бы ему причалить. Странно как-то снова увидеть судно. Какими высокими кажутся его мачты! А корпус судна высится словно остров… Он привез вести из великого, далекого от нас мира.
Все пришло в движение. Все вскочили и, едва успев на себя что-нибудь накинуть, выглядывали из окон. Джексон и Бломквист, одевшись на скорую руку, выскочили из дому. Немного спустя прибежал запыхавшись Бломквист, посланный любезным Джексоном, и сообщил, что дома у меня все благополучно, но о «Фраме» пока ничего не слышно. Это было первое, о чем спросил Джексон. У меня словно гора с плеч свалилась.
