Я пытался их сдержать, ругал, пускал в ход все свои гимнастические способности, но все было напрасно. Я выскочил и пытался удержать сани за задок, упирался в снег ногами, чтобы как-нибудь затормозить, но был сбит с ног, полетел кувырком, и собаки весело волокли меня в скользких штанах из тюленьей кожи дальше по льду то на животе, то на спине, то на боку – словом, как попало. Едва мне удавалось в конце концов приостановить их на минуту у какого-то тороса или у мусорной кучи, – они снова во всю прыть мчались к трапу штирборта, а я тащился сзади за ними, в ярости клянясь обломать им бока, как только до них доберусь. Эта комедия продолжалась до тех пор, пока собакам, по всей вероятности, не надоело и они не нашли, что для разнообразия можно побежать и по тому направлению, куда я хотел их повернуть. И дело пошло преотлично: псы весело бежали по ровному ледяному полю, пока я не остановил их, чтобы немного передохнуть.
Но лишь только я шевельнулся у саней, как собаки повернули и помчались с безумной скоростью обратно по той же дороге, по какой пришли. Я судорожно ухватился за сани, повис сзади, ругался, пускал в ход бич; но чем больше их хлестал, тем скорее они мчались. Наконец удалось их остановить, упершись ногами в снег и воткнув в лед тяжелый тюлений багор. Но стоило на миг зазеваться, собаки опять рванули, – я полетел вверх тормашками, и мягкая часть моего тела оказалась там, где только что были ноги. А собаки уже неслись стрелой, и эта полновесная часть моего тела проложила в снегу глубокую борозду. Так повторялось несколько раз. Я потерял сначала доску, на которой сидел, потом кнут, рукавицы, шапку…
И настроение от этого, само собой разумеется, нисколько не улучшилось. Пару раз я пытался прыгнуть собакам наперерез и принудить их повернуть, замахиваясь на них бичом; но они рассыпались в обе стороны и прибавляли ходу. Постромки опутали ноги, и я полетел головой вниз в сани, а собаки помчались еще более диким галопом, чем прежде. Такова была моя первая самостоятельная поездка на собаках, и я не могу сказать, чтобы очень ею гордился. В глубине души я радовался, что хоть свидетелей-то не было.
После обеда, растопив осколки молодого красновато-бурого льда, которого так много на полыньях вокруг нас, я исследовал полученную воду. Микроскоп показал, что этой окраской лед обязан множеству мелких, главным образом растительных, организмов, по большей части диатомей и некоторых других водорослей, большинство из них имеет весьма своеобразные формы».
«Суббота, 21 октября. Сегодня я просидел целый день, не выходя на воздух, из-за мышечно-ревматических болей в правой стороне тела, которые меня донимают уже несколько дней и от которых доктор, к бесконечной муке для меня, стал лечить массажем. Неужели я действительно так состарился и одряхлел? Или все это одно воображение? Дело дошло до того, что едва ковыляю, но неужели, если понадобится, я не смогу встать и пуститься с кем угодно взапуски?
Распорядился промерить глубину; оказалось, свыше 135 метров. Следовательно, глубина увеличивается. Судя по направлению лот-линя, как будто дрейфуем на юго-запад. Просто понять не могу, что означает этот постоянный дрейф к югу. За последнее время давно уже не было значительного ветра; сегодня дул, правда, в течение некоторого времени северный, но не особенно сильный. Что может это значить? На основании всех сведений, всех рассуждений и сопоставлений я, как дважды два – четыре, уверен в том, что здесь не может быть никакого идущего на юг течения; оно должно идти на север.
Если бы течение здесь шло на юг, то чем объяснить большое свободное ото льдов море, по которому мы продвигались на север? Или бухту, по которой продвинулись так далеко? Все это может быть объяснено лишь идущими на север течениями, существование которых я предполагал еще раньше. Единственное, что смущает, это наличие течения, идущего на запад, против которого пришлось бороться во время плавания вдоль сибирского побережья. Не придется же нам кружить сперва опять к югу вдоль Новосибирских островов, потом на запад вдоль сибирского побережья, а затем на север к мысу Челюскина, т. е. по тому же пути, которым мы сюда пришли! Этого только не хватало! Во всяком случае это была бы оригинальная проверка всех наших расчетов.
Как бы там ни было, но куда-нибудь мы в конце концов должны прийти, не век нам тут оставаться. «Все дело в конце», – сказал канатных дел мастер. Но куда бы ни двигаться, лишь бы двигаться скорее. В Гренландской экспедиции нас сначала тоже несло на юг, но дело все же увенчалось успехом».
«Воскресенье, 22 октября. Хенриксен производил сегодня измерение глубины и нашел 129 метров. «Если мы вообще движемся куда-нибудь, – заявил он, – то лишь на восток; во всяком случае движение довольно медленное».
Сегодня и ветра нет совсем. Я сижу в своей берлоге».
«Понедельник, 23 октября. Невылазно в своей берлоге. Сегодня глубина на 10 метров меньше, чем вчера. Лот-линь указывает на юго-запад; стало быть, дрейфуем на северо-восток. Скотт-Хансен перевычислил наблюдения, начиная с 19-го; вышло, что продвинулись на 10́ к северу и находимся на 78°15' северной широты. Следовательно, с того момента, как ветер улегся, дает себя знать, наконец, течение, идущее на север. Возле нас открылось несколько разводьев, одно вдоль судна, другое впереди, близ старой полыньи. После полудня замечались слабые признаки подвижек».
«Вторник, 24 октября. Ночью между 4 и 5 часами было сильное сжатие; «Фрам» слегка приподняло, по-видимому, снова началась подвижка льдов; сейчас полнолуние и период наиболее сильных приливов. К утру лед развело, и «Фрам» очутился в полынье наплаву. Попозже напор льда возобновился, а в 11 часов наблюдалось короткое, но очень сильное сжатие; затем опять наступило затишье. В 4–4½ сжатие повторилось с новой силой. «Фрам» вздрагивал всем корпусом и сильно приподнялся.
Но мы спокойны. По мнению Педера, напор шел с северо-востока, так как он слушал приближение шума именно е той стороны. Иохансен закинул шелковую сеть на глубину 20 метров и едва успел вытащить ее обратно. Но улов она принесла богатый. Я все еще не выхожу».
«Среда, 25 октября. Ночью было сильное сжатие. Проснулся и почувствовал, как «Фрам» поднимается кверху, дрожит и качается, а лед трещит, ломаясь о стенки судна. Послушав немного, снова заснул с отрадным чувством, что все-таки хорошо находиться на «Фраме». Было бы неприятно при каждом небольшом сжатии готовиться к высадке на лед или покидать судно с котомкой за плечами, как экипажу «Тегеттгофа».
Темнеет очень быстро. Солнце каждый раз, когда оно появляется, стоит все ниже и ниже. Скоро оно скроется совсем, а быть может, уже и скрылось. Когда наступит долгая мрачная зима, мы с радостным нетерпением будем ожидать весны. Все это ничего, лишь бы только хороший дрейф к северу!.. Дождались юго-западного ветра и наконец испытали ветряной двигатель, который готов уже несколько дней. Работает он превосходно; сегодня у нас великолепное электрическое освещение, хотя ветер умеренный (5,8 метра в секунду).
Великое изобретение – электрическая лампа. Какое магическое действие оказывает свет на человеческое настроение! За обедом экипаж заметно повеселел – как от стакана доброго вина. А как празднично в кают-компании! Все так торжественно. С теплым чувством выпили за здоровье Оскара Диксона и единогласно признали его одним из самых дорогих нам друзей
[169].
