Немного спустя, когда я сидел, погрузившись в мучительные вычисления, пытаясь выяснить, сколько мы сожгли керосину и надолго ли его хватит, если будем продолжать жечь его в тех же размерах, наверху в коридоре раздались крики: «Скорей сюда! С ружьем!». Одним прыжком я очутился в кают-компании, куда как раз ввалился, задыхаясь, Педер с воплями; «Ружье! Ружье!». Медведь цапнул его зубами в бок.
Я рад был, что не случилось чего похуже; из его несвязных слов можно было понять, что такая крупная мишень представляла лакомый кусок для медвежьих зубов. Я схватил ружье, Педер второе, и мы выскочили на палубу; за нами кинулся штурман со своим ружьем. Не нужно было долго соображать, в какую сторону повернуть, так как с релинга правого борта неслись беспорядочные крики, а со льда под правым бортом отчаянный собачий лай.
Я поспешно вырвал из дула пеньковую затычку, открыл затвор, собираясь вложить патрон, – нужно было поторапливаться. Но что за чертовщина! И тут затычка.
Я стал выдергивать ее, но никак не мог ухватиться за нее так, чтобы выдернуть. Педер кричал: «Стреляйте же, стреляйте! Мое не стреляет!». Он щелкал и щелкал затвором, но ружье его было забито, как всегда, застывшим вазелином, а медведь спокойно лежал и грыз собаку прямо перед нами, у самого борта корабля. Рядом со мной стоял штурман, стараясь выдернуть затычку, которую он тоже слишком плотно загнал в дуло. Наконец он с досадой отбросил ружье и стал шарить по палубе, ища моржовый гарпун, чтобы заколоть медведя.
Прибежал и четвертый охотник, Мугста; он расстрелял все патроны и, размахивая незаряженным ружьем, кричал, что медведя непременно нужно застрелить. Четыре человека, и ни один не способен выпустить ни одной пули! А медведь был так близко, что его можно было ткнуть дулом в спину. Пятый – Скотт-Хансен – лежал в коридоре возле навигационной каюты и, просунув руку в дверную щелку, шарил в каюте, пытаясь нащупать патроны, – дверь открыть он не мог, мешала постель, устроенная для щенной Квик.
Наконец появился Иохансен и пальнул прямо в медвежью шубу. Помогло. Чудовище оставило собаку и заворчало; блеснул еще выстрел, просвистела пуля, и снова только опалила шерсть; еще один, и – белая собака, которую медведь подмял под себя, вырвалась и убежала. Остальная стая бегала вокруг с неистовым лаем. Иохансен выпустил еще одну пулю, так как зверь вновь зашевелился. Теперь наконец и мне удалось вырвать затычку из ружья, и я послал для пущей верности последнюю пулю в голову медведя. До тех пор, пока медведь шевелился, собаки с лаем теснились около него, но как только он замер неподвижно, они испуганно отскочили, вероятно решив, что это военная хитрость врага. Оказывается, весь этот переполох поднял худой жалкий медвежонок.
Пока свежевали медведя, я пошел на северо-запад поискать пропавших собак. Не успел сделать нескольких шагов, как заметил, что сопровождавшие меня собаки обнюхивают воздух с севера и норовят повернуть в ту сторону. Вскоре, однако, они стали выказывать признаки страха, так что невозможно было послать их вперед: они жались ко мне или даже пытались за меня спрятаться. Карабкаясь на четвереньках по развороченному и вздыбленному льду, я держал ружье наготове. Глаза напряженно всматривались в темноту, но много ли в таких потемках увидишь!
Стоило собакам отбежать от меня на несколько шагов, как я уже с трудом различал их темные силуэты. Каждую минуту я ожидал, что из-за торосов поднимется что-то огромное и двинется прямо на меня. Собаки становились все осторожнее; две, наконец, присели, но потом, устыдившись, вероятно, что оставляют меня одного, медленно поплелись сзади. Чистое наказание пробираться по такому льду! Да и нельзя сказать, чтобы удобно было стрелять, переползая на четвереньках.
Медведь мог напасть совершенно неожиданно. Впрочем, если ему не взбредет на ум напасть на меня или на собак, то нет никакой надежды его обнаружить, – если он вообще существует. Мы выбрались на более ровный лед, и сразу стало ясно, что тут поблизости что-то есть: на льду чернело нечто похожее на зверя. Я нагнулся – это был бедный «приятель» Иохансена, черный пес с белым кончиком хвоста, изуродованный самым жалким образом. Совсем рядом лежало еще что-то черное. Я снова нагнулся и увидел вторую из пропавших собак, брата Великана, Стража мертвецов. Ран на нем не было, лишь голова немного покусана: он еще не совсем окоченел. Кругом на льду виднелись пятна крови. Я обошел кругом, но ничего подозрительного не обнаружил. Собаки держались на почтительном расстоянии, поглядывали на своих мертвых товарищей и принюхивались.
Позже несколько человек пошли убрать собачьи трупы. Взяли с собой фонарь, чтобы поискать новых медвежьих следов: не было ли с убитым медвежонком кого постарше? Мы карабкались по торосам, призывая Бентсена с фонарем: «Сюда, сюда, посвети… Не следы ли это?». Бентсен подходил и освещал углубления в снегу – действительно, медвежьи следы, но все того же юнца, который побывал около корабля. «Смотри-ка, вот тут эта свинья волокла за собой собаку». При свете фонаря можно было проследить тропу и следы крови между ледяными торосами.
Наконец подошли к мертвым собакам, но и там нашли те же небольшие следы, принадлежавшие медвежонку. «Приятель» Иохансена при свете фонаря имел совсем ужасный вид. Мясо, шкура и внутренности были съедены; от собаки остался только остов: хребет да несколько обломков ребер. Досадный конец для такого отличного сильного пса. У него был лишь один недостаток: нелюдимость. Особенно не терпел он Иохансена: лаял и скалил зубы, едва тот показывался на палубе или в дверях; даже когда Иохансен сидел в бочке, насвистывая во мраке ночи, «друг» его Черныш (Свартен) отзывался далеко на льду злым воем.
Иохансен наклонился с фонарем над останками.
– Ну, вы довольны, Иохансен? Нет больше на свете вашего недруга.
– Нет, мне жаль.
– Почему?
– Мы не стали друзьями перед его смертью.
Новых медвежьих следов не нашли и, взвалив трупы собак на плечи, направились к дому. По дороге я спросил у Педера, что это у него, в сущности, вышло с медведем.
– Да видишь ли, когда я пришел с фонарем, гляжу – у фалрепа кровь. Понятно, это могли и собаки сами себя поранить. Но под фалрепом на льду разглядели следы медведя. Тогда, видишь, мы пошли на запад, а все псы помчались далеко впереди. Отошли это мы немножко – слышим, впереди страшный гвалт, гляжу – прямо на нас несется зверюга, и вокруг него собаки скачут. Как разглядели мы, что это такое, так со всех ног к кораблю припустились. Мугста был в комагах и дорогу знал лучше, так он, видишь ли, добежал до судна скорее меня; а я в деревянных башмаках отстал, да еще впопыхах наскочил на большой торос, западнее корабля, знаешь?
Тут я обернулся, посветил фонарем назад, чтобы посмотреть, нет ли медведя; ничего не разглядел и побежал дальше, да и грохнулся там в торосах, поскользнулся на своих деревянных подошвах. Ну, вскочил и пустился дальше по ровному льду, прямо к судну. Вдруг вижу, что-то темное подходит ко мне справа; сперва я подумал – собака; в темноте, видишь ли, нелегко разобрать. Но не успел я разобраться, как оно прыгнуло прямо на меня и цап в бок. Руку-то, видишь ли, я поднял вот так, он и вцепился мне в бедро, а сам ворчит и фыркает.
