А ты, родина, что старый год подарил тебе и что несет тебе с собой новый? Размышлять об этом бесполезно. Я смотрю на наши картины, подарки Вереншельда, Мунтэ, Кидти, Хьелланда, Скресвига, Ханстена, Эйлифа, Петерсена, и чувствую себя на родине, на родине».
«Среда, 3 января. Старая полынья приблизительно в 400 метрах впереди «Фрама» снова вскрылась, образовав широкое разводье, покрытое заиндевевшим льдом.
Когда лед образуется при такой низкой температуре, на его поверхности выступает крепкий рассол, который замерзает в виде красивых цветов, похожих на кристаллы инея. Температура держится между –39° и –40 °С. Если к этому морозу прибавить резкий студеный ветер со скоростью 3,5 метра в секунду, то надо сознаться, что «в тени прохладно».
Сегодня мы со Свердрупом сошлись на том, что пора рождественским праздникам положить конец и приниматься за обычную работу. Чересчур долгое безделье вредно. Наша жизнь не особенно разнообразна и не слишком богата событиями; но мне кажется, в том и состоит ее преимущество, что все ею довольны, принимая ее такой, какова она есть.
В машинном отделении еще идут работы; но через несколько дней чистка котла закончится, и тогда все там будет готово. После этого будем устанавливать в трюме токарный станок, а для него нужно выковать необходимые инструменты. «Кузнец» Ларс загружен работой; на баке часто пылает пламя в горне, которое бросает красные блики на обледенелые снасти, вздымающиеся к мерцающему звездами небу, и на пустынный лед вокруг корабля.
Далеко разносятся в морозной ночной тиши звенящие удары молота о наковальню. Во время одинокой прогулки по льду еще издали слышишь эти знакомые звуки, видишь красноватые отсветы горна и невольно вспоминаешь другие, менее безлюдные места. А потом стоишь и смотришь. Вдруг на палубе скользнул свет фонаря, затем пополз по мачте кверху: это Иохансен лезет в дозорную бочку отсчитывать температуру.
Блессинг опять считает у нас красные кровяные шарики и исследует содержание в крови гемоглобина. Это кровожадное чудовище, презирая протесты противников вивисекции, каждый месяц цедит из нас кровь.
Скотт-Хансен со своим ассистентом занимается наблюдениями. Метеорологические наблюдения должны производиться каждые четыре часа, и это специальность Иохансена. Сначала он записывает показания термометра, гигрометра и термографа на палубе (впоследствии их перенесли на лед); затем показания барометра, барографа и термометра внизу в кают-компании; потом надо подняться наверх в бочку и посмотреть там минимальный и максимальный термометры (для измерения температуры в более высоких слоях воздуха) и наконец спуститься на лед для отсчета термометров, лежащих на снегу и дающих представление о лучеиспускании с поверхности, иногда вдобавок приходится заглянуть для измерения температуры в трюм.
Аккуратно через день производится наблюдение над звездами, чтобы определить наше местонахождение и проследить за нашим черепашьим продвижением на север. Эти наблюдения при температуре от –30°до –40 °С представляют довольно сомнительное удовольствие. Стоять неподвижно на льду, работать с разными тонкими приборами, отвинчивая и завинчивая голыми пальцами металлические винты, не слишком приятно. Усердным наблюдателям частенько приходится похлопывать руками и попрыгивать взад и вперед, топая ногами. Исполнив вдвоем над нашими головами громоподобную негритянскую джигу, от которой трясся весь корабль, они спускались к нам вниз, и мы невинным тоном осведомлялись: не прозябли ли они там наверху? Этот вопрос всегда вызывал в кают-компании бурное веселье.
– Да нет, что вы, – отвечал Скотт-Хансен. – Погода удивительно мягкая и приятная.
– Но, может быть, у вас ноги немного озябли?
– Не могу пожаловаться, разве немножко пощипывало пальцы.
Скотт-Хансен недавно отморозил-таки два пальца и все же отказался носить костюм из волчьего меха, которые я велел выдать метеорологам. «Пока еще слишком мягкая погода, нехорошо нежиться», – заявил он. Однажды утром Скотт-Хансен, кажется, в сорокаградусный мороз, выскочил на палубу производить наблюдения в одной рубашке и кальсонах. Ему, видите ли, некогда было одеться.
Через известные промежутки времени те же двое производят на льду магнитные наблюдения. Я вижу, как они стоят там с фонарями, нагнувшись над своими приборами, потом вдруг пускаются бешеным аллюром по льду, чуть не распластываясь на бегу и размахивая руками, как мельница крыльями при ветре скоростью 10–12 метров в секунду. Но спросите их и услышите: «Право, не так уж холодно».
Невольно вспоминаются утверждения участников прежних экспедиций, будто при такой температуре «невозможно производить наблюдения». Но наших ребят, очевидно, «такой» температурой не проймешь; требуются морозы покрепче. В паузах между наблюдениями и вычислениями слышу громогласный разговор в каюте Скотт-Хансена – это значит, что шеф накачивает своего ассистента сведениями по астрономии и навигации.
Ужас, до чего у нас пристрастились к картам. Демон картежного азарта свирепствует вечерами в кают-компании до поздней ночи. Даже наш почтенный Свердруп одержим теперь этим бесом. Правда, товарищи еще не проигрались до последней рубашки, но хлеб свой насущный они проигрывают друг другу в буквальном смысле этого слова; двое бедняг должны теперь целый месяц обходиться черствым, так как проиграли партнерам свои порции свежего хлеба. И тем не менее игра в карты остается у нас здоровым и невинным развлечением, всегда вызывающим много шуток и веселья.
Есть ирландская поговорка: «Будь счастлив, а если не можешь быть счастливым, будь беспечен; если же не можешь быть беспечным вообще, то будь беспечным насколько можешь». Это – хорошая житейская мудрость, которая… нет, к чему тут пословицы? Они здесь ни при чем, когда жизнь, в общем и целом, течет счастливо. Амунсен вчера воскликнул вполне искренно: «Ну, не говорил ли я, что мы самые счастливые люди на белом свете! У нас нет никаких забот, нам все дается без труда, всегда из всех затруднений мы выходим здоровыми и невредимыми».
«Да, – согласился Скотт-Хансен, – мы ведем, несомненно, беззаботную жизнь». А через некоторое время Юлл подтвердил, со своей стороны, в не менее сильных выражениях то же самое. Кажется, его больше всего восхищает то, что здесь нет вызовов в суд, не существует никаких долговых обязательств и никаких кредиторов.
А я сам? О да, и я скажу, что мы живем без забот, ничто нас не обременяет – никаких писем, газет, никаких помех. Чисто отшельническая жизнь, далекая от мира; такая, о какой я мечтал юношей, жизнь, позволяющая человеку спокойно отдаться своим занятиям и труду. Я тоже счастлив. Тоска, пусть даже самая глубокая, самая томительная, не может назваться несчастием. Во всяком случае человек не имеет права не быть счастливым, раз судьба дает ему полную возможность жить согласно своему идеалу, избавляет от повседневной прозы будней, чтобы он с ясным взором мог стремиться к другим, более высоким целям…
«Где труд, там и победа», – сказал один поэт из страны труда. Да, я работаю, не щадя сил, – стало быть, и победа не заставит себя ждать. Лежа на диване, читаю о злоключениях Кэна, пью мартовское пиво и курю папиросы, – да, я должен признаться, что погряз в этом пороке, который раньше сам так сильно осуждал. Но плоть человеческая слаба. И вот я пускаю облака дыма у себя в каюте, предаваясь приятным мечтам. Это, правда, трудная работа, но стараюсь выполнить ее возможно лучше».
