Сначала это были мальчуганы, по-видимому, бывшие в поле: у многих были. корзинки в руках, у одних для собираемого удобрения, у других – для травы, которую они ковыряют по горам маленькой, как бы игрушечной, лопаточкой. Большинство мальчуганов были бритоголовые. Все это будущие ламы. Которые из них были крошечные, 5–6 лет, а муж мой в Пусыдян видел даже ребенка 4 лет, посвященного в монахи. Одни из детей были умыты и одеты почище, другие были отвратительно грязны и оборваны. Вся эта толпа вплотную обступила г. Скасси; мальчики перебегали и заглядывали в камеру со всех сторон. Я в это время пробовала было нарисовать ступу; меня тоже обступили, заслоняя мне вид. Я попросила одного посторониться; его место сейчас же заняли пять других и еще теснее обступили меня, рассматривая мой рисунок.
Чтобы отвлечь толпу от г. Скасси, я начала рисовать для мальчуганов маленькие картинки, рожицы, цветы и т. п. Это привлекло более маленьких, но к этому времени уже набралась и взрослая публика. Этим, конечно, было интереснее наблюдать странную процедуру фотографирования и рассматривать сложный аппарат, чем наблюдать то, как я чиню карандаш, как перочинный ножик исчезает где-то в моих кудзах (штанах) и, несмотря на отверстия внизу около ступней, не вываливается на землю. Приятно было наблюдать над детскими лицами, как любопытство сменялось на них ожиданием или удивлением и радостью, как мальчуганы постарше покровительственно держали свои руки на головах маленьких оборвышей; но запах чесноку, который обдает постоянно от всякой китайской толпы, иногда делался невыносим; я вставала и таким образом освобождалась на несколько минут от тесноты.
От ступы мы поехали в главное собрание монастырей, окруженное, как оказалось, целым городом, состоящим из домов частных обывателей. Сначала мы вошли в ворота; за ними было пустое пространство, за которым другие, по-видимому, более важные, по-нашему бы, святые ворота, потому что верхняя башенка этих ворот содержала в себе золоченое изображение какого-то божества. За этими воротами открылась вторая площадка, окруженная, как мне показалось, монастырскими зданиями. Между ними особенно поражало одно трехэтажное, как будто старой немецкой архитектуры, без всяких украшений, с одной кровлей, но не украшенной по-китайски выступами и выгнутыми узорчатыми краями. Направо от этой площадки тянется узкая и кривая улица, где торгуют китайцы разными мелочами для монахов: табакерками, чашками, чайниками, кушаками, четками, шляпами и пр. Улица эта зигзагами лезет в гору, как будто в каком-нибудь швейцарском городке.
Купцы мне показались все такие почтенные, подходящие к монастырской тишине; они оставались за прилавками, когда мы проходили мимо и спокойно смотрели на нас сквозь свои большие топазовые очки. Обычной торговой суеты на этой улице не было; разве пробредут два-три оборванца-нищих или группа старух, чтобы сесть где-нибудь в тени забора и дожидаться прохожих, не подадут ли милостыни. Улица эта так круто поднимается, что местами ее каменная мостовая превращается в настоящую лестницу. В конце улицы – ворота, ведущие на монастырский двор с кумирнями, окруженный зданиями для келий, но торговая улица врывается и сюда; на одной из галерей сидел целый ряд торговок и торговцев с корзинами, в которых продавалась разная дешевая смесь и лакомства. Этот монастырь называется Юн-чжао-сы; главную кумирню в нем только что отделывали; вся она блистала своими яркими красками; преобладающие цвета были синий и зеленый; рисунок иногда делался желтой краской; в общем это составляло приятное сочетание.
Большая сосна, заменяющая в здешних монастырях смоковницу индиских буддийских монастырей, и два других деревца у входа в кумирню очень скрашивали общий вид. На террасе перед дверями кумирни были кучи глины и извести; внутри кумирни также производилась переделка и перетасовка статуй; против дверей стояла еще неоконченная группа богов из глины; только статуи, стоящие у задней стены, одни оставались на своем старом месте; другие все были сдвинуты; многорукая Кван-ин-пуса стояла лицом к стене, и посетитель мог созерцать только ее локти; на столе было целое собрание отпавших рук и ног богов, точно вы очутились в анатомическом театре.
К моему сожалению, лепильщик перед нашим приходом окончил работу и мыл руки, и я не видала, как он производит свою работу; впрочем, несколько полуоконченных и едва начатых фигур давало об этом некоторое понятие. Сначала делается очень грубое деревянное изображение, составленное из плохо обделанных обрубков, так что фигура представляет ломаные линии; на сгибах членов эти обрубки соединены толстой проволокой, так что художник до начала лепки может изменить несколько положение членов. Затем эта фигура обматывается соломой для придания ей надлежащей округлости, и только уже на эту шероховатую поверхность залепляется глина, сначала смешанная с рубленой соломой, а потом чистая и более нежная. Высохшая фигура имеет вид, как будто сделана из терракоты. Почти совсем доделанные фигуры представляли юношу и девицу, поставленных по бокам главного божества, сидящего на спине льва.
Фигура юноши со сложенными руками выражала как будто стремительную готовность; стан наклонен; голые ноги твердо упираются пальцами; лицо, улыбающееся, мне показалось, лукавой усмешкой; черные стеклянные глаза, вставленные в глину, как будто смеются в своих узких прорезках. Лицо, руки и ноги у этой фигуры и сама она вся сделаны такими округлыми, как будто художник имел натурщиком ребенка; каждый палец на ноге имеет складки на составах, как это бывает у очень полных ребят; подбородок тоже пухлый, круглый, обрисовывающийся складками; рот полуоткрыт от усмешки; голова бритая; над ушами торчат завитки волос: это тоже прическа, ныне встречающаяся только на маленьких мальчиках; юноши ее уже не носят. Одежда на юноше короткая и плотно облегающая стан, хотя сзади и есть какая-то драпировка. Вокруг туловища обвивается проволока; представляет ли она будущую змею или стебель вьющегося растения, не узнала.
Фигура девушки, обращенная к юноше в ¾ оборота, представляет совершенную противоположность ему. Там все – движение, здесь – покой. Фигура стоит прямо; приятное, спокойное лицо даже не улыбается, и черные, еще более узкие, чем у юноши, глаза смотрят спокойно. В выражении фигуры было что-то благосклонное и покорное. Руки приподняты, как будто в одной из них будет цветок, но они ни на что не указывают, а тонкие пальцы с длинными ногтями сохраняют полусогнутое положение. В этой фигуре тоже есть полнота, но она менее заметна; шея как будто тоньше, как привыкли видеть у статуй; фигура одета в платье, драпирующееся складками; башмаки на высокой подошве совершенно скрывают форму ноги; ясно, впрочем, что современного обезображивания ноги китайской женщины китайская скульптура не решается воспроизводить
[139].
