Жизнь монголов проходит тихо; нравы их мягки, преступления редки, о зверском обращении с женами или детьми не слышно; преступления, в особенности убийство, случаются редко; русские купцы, живущие в Уляссутае, уверяли меня, что в течение семи лет, которые они прожили в этом городе, они ни разу не слышали об убийстве; при них был всего только один случай насильственной смерти, и то самоубийство. В какой степени монголы питают отвращение к насильственной смерти, свидетельствует рассказ, который мы слышали от нашего консула в Урге Я. П. Шишмарева: китайское начальство приговорило несколько человек к смертной казни за политическое преступление, но между монголами не находилось человека, который решился бы принять на себя роль палача.
За какие-то большие деньги, однако, вызвался один монгол и исполнил приговор, но тотчас же после казни начал испытывать отчуждение от него всего общества; в конце концов его постигла крайняя нищета, и несчастный человек должен был наконец побираться по миру; все старались держаться от него подальше, и, если он протягивал руку за подаянием, ему подавали, но тотчас же просили удалиться от дома. Иностранец может спокойно путешествовать по стране, русские приказчики в одиночку разъезжают по кочевьям с товарами и не жалуются на обиды; мы сами несколько лет провели в стране, и ни разу с нами не было случая воровства. Другие нравы в Киргизской степи: конокрадство здесь обыкновенное явление, грабежи и убийства тоже не редкость, и путешествовать по стране без конвоя едва ли так безопасно, как в Монголии. Поэтому знакомство с Монголией для нас было бы полезно и для того, чтобы в изучении условий, которые привели монгольский народ к его современному состоянию, найти урок для нашей политики в отношении киргизского народа.
С другой стороны, нас, как соседей, не может не интересовать другой вопрос, вопрос о будущности монгольского народа. Европейское движение приближается к Монголии со всех сторон; на востоке Япония и Китай поддаются европейскому влиянию; на юго-восточной окраине монгольского отечества устроены христианские миссии; на севере часть монгольского племени, буряты, принадлежат России, и многие бурятские мальчики учатся в русских училищах и изредка появляются в университетских городах и в Петербурге. Пока Внутренняя Монголия остается еще не тронутой, но в ней есть уже многочисленный класс, знающий грамоту, – это ламы; каков бы он ни был, это все-таки класс, занимающийся духовной культурой, и если на него нельзя смотреть, как на почву, способную воспринять европейские идеи во всю их ширину и глубину, то во всяком случае из него может выделиться часть, которая будет им сочувствовать. В настоящее время эта монгольская интеллигенция исключительно занята религиозными вопросами; национальной литературы почти не существует, библиотеки состоят почти единственно из тибетских книг духовного содержания; между ламами тибетская грамотность распространена значительно обширнее, чем монгольская; лама, хорошо читающий по-тибетски, часто не умеет написать своего собственного имени по-монгольски.
Монгольский язык употребляется только в канцеляриях при административных сношениях, а в шабинском ведомстве даже и административная переписка ведется на тибетском; так, в дархатской земле затрудняются читать и писать по-монгольски, расписки при сборе податей и долгов ведутся тибетской записью, и в дархатском курене при мне нашелся всего один человек, который умел написать письмо по-монгольски. Охота изучить свою отечественную историю, свой народ и свою родину вовсе не развита; вся умственная энергия народа пока отдана на разъяснение общечеловеческих вопросов о нравственности и религии; это похоже на период господства схоластики в Европе с ее латынью, с тем же презрением к варварскому родному языку, но без задатка в той же чуждой литературе найти струю, которая привела бы впоследствии к положительному знанию. Здесь опять киргизский народ представляет противоположность монгольскому или, правильнее сказать, другую стадию общественного развития; киргизский народ еще не затронут книжными спорами о религии и нравственности, отодвигающими национальную жизнь на второй план; кодекс нравственности и руководство к практической жизни заключается у него в народных преданиях и обычаях, а не в священных книгах, написанных на чуждом языке; идеалы свои он видит в национальных богатырях, родоначальниках и героях, а не в святых, не имеющих родины.
Монгольский народ, занимавший своими кочевьями великую нагорную равнину Центральной Азии, служившую издавна ареной великих событий, где возникали и разрастались обширные кочевые монархии, рано должен был вступить на путь народного объединения и поглощения всех мелких племен, занимавших эту равнину; возникновение время от времени сильной власти в стране содействовало водворению в крае проповедников морального учения, приходивших из соседних стран, стоявших на высшей ступени цивилизации, и теперь мы видим, что, с одной стороны духовная культура глубоко вошла в плоть и кровь монгола, с другой – родовой быт изглажен, мы находим подразделения народа на административные части, но о подразделении его на поколения остались только слабые воспоминания; на вопрос: «Какой ты кости?» монгол отвечает: «Монгол» или «халха», или «черной копти, белой кости» и далее этого нейдет. Имена поколений, в особенности у халхасцев, перезабыты; имена предков и легенды о них тем более.
Другую картину представляет киргизский народ; родовой быт сохранился у него еще в целости; каждое поколение живет в одном месте и общими интересами, которые сообща и защищает; браки внутри поколения запрещаются, как между родственниками; каждое поколение помнит своего предка, и если не всякий член поколения, то многие в состоянии рассказать всю генеалогию от родоначальника своего поколения вплоть до своего отца; здесь не только помнят имя родоначальника, но его жен, братьев; о женах расскажут, откуда она взята, законная была или наложница; сохранены легенды о предках, объясняющие иногда, почему они получили свое прозвище. Никакое внешнее духовно-культурное влияние не отвлекло внимание киргиза от своих национальных преданий, и национальная жизнь в этом народе бьет ключом. Это тем удивительнее, что киргизы, как и монголы, занимают равнинную страну, притом также служившую ареной великих военных и народных передвижений; это как будто намекает, что киргизы только недавно вступили в эту страну из другого отечества, где они жили в большем уединении от исторической жизни.
Появление мысли о предстоящем национальном возрождении этих двух больших народов Средней Азии, монгольского и киргизского, или о приобщении их к европейской жизни весьма естественно в уме путешественника, в особенности русского. С одной стороны, картина того, как в семью цивилизованных народов один за другим вступают народы полуцивилизованные, заставляет мысль человеческую продолжить этот прогресс и на незахваченные еще ею народы, с другой – желание этого распространения европейской цивилизации в путешественнике пробуждается и наблюдениями над несовершенствами туземной жизни; как ни кажется безмятежной и мирной жизнь монголов, картины поразительной нищеты и медленной голодной смерти встречаются и здесь, рядом с безрассудной расточительностью на монастыри, храмы и блестящую обстановку высших духовных лиц, которые, благоденствуя и жуируя вволю, за глаза насмехаются над народной глупостью. Отсутствие мер на случай общественных бедствий, поветрий, падежей, неурожая хлеба и кормов, и медицина, больше чем наполовину, состоящая в шарлатанстве и предрассудках, наконец, скудость средств, которые степная природа дает человеческой жизни без помощи науки, заставляют желать, чтобы точные науки были пересажены на монгольскую почву.
