Рассказывая об этом, г. Кейла обыкновенно говорил нам: «Вы непременно должны заехать к le roi des Ortous
[129], – он любит европейцев». Так мы и думали сделать, но пока не торопились оставить берега Хуан-хэ. Нам так надоела жизнь в китайских городках и дянах, что мы с величайшим удовольствием поставили здесь свои палатки и наслаждались уединением и тем, что мы сами себе господа и хозяева. В первое время с постановкой юрт у нас немало было хлопот. Наши слуги-китайцы совсем не умели взяться за эту работу, и мы должны были ставить их сами, отклоняя их услуги, потому что с их помощью у нас выходило нечто, похожее на постройку Вавилонской башни, – мы так плохо понимали друг друга, что, в то время как приказывали подавать веревку, слуга подавал войлок, вместо вправо, двигался влево и т. д.; притом, сколько мне известно, у французов совсем нет юрт, а мы, не зная китайского языка, со слугами своими объяснялись по-французски, хотя французского языка также хорошо не знали – лишь потому, что наши китайцы раньше служили у французских миссионеров.
Благодаря ли нашему неумению ставить или, может, дурному устройству юрт, только они всякий раз показывали стремление завернуться спиралью и погрести нас под войлоками и довольно-таки тяжелым ченгараком, т. е. деревянным кругом, заменявшим в юрте кровлю или потолок. Всякий раз мы должны были укреплять свою постройку веревками, протянутыми от ченгарака во всех направлениях к кольям, вбитым в землю, чего в правильно поставленных юртах не бывает. Ставилось обыкновенно две юрты – одна для нас, другая для Скасси, палатка для Березовского и большая синяя палатка для китайцев, известная у нас под китайским именем майхан. Таким образом, на пустынном берегу Хуан-хэ, в первых числах августа 1884 года, вырос целый лагерь. Несмотря на неудобства юрт и на то, что погода испортилась, пошли дожди, мы с наслаждением жили тут, любуясь природой; дождь не мешал нам ходить по песчаным буграм, окружающим наши палатки.
Между тем китайцы наши сильно приуныли: они совсем не умели жить в этой обстановке. Наш повар не умел разводить огня на открытом воздухе, затруднялся неимением многих привычных для него вещей, а главным образом, все эти дни всем его занятиям ужасно мешал огромный дождевой зонт, с которым он не расставался ни на минуту во время приготовления обеда. Сильно также это время беспокоила его мысль: где он будет брать дров там, где не будет базаров, на которых их продают. Пока из этого затруднения его выручал монгол-перевозчик, живший неподалеку от нас.
В Куку-Хото наши китайцы были против того, чтобы мы наняли монголов-работников: они уверяли, что монголы непременно нас обкрадут, даже перережут нас всех, что это народ никуда негодный, которому нельзя поручить никакого дела, и что лучше всего, если около нас будут одни китайцы. Здесь, в Ордосе, мысли переменились; повар Цуйсак настаивал, что, по крайней мере, один монгол нам необходим, а конюх на другой же день отыскал нам монгола, на которого возложен был караул лошадей, хотя он прикомандировался к нам в качестве проводника.
Хуан-хэ мы оставили 8 августа и, после двух небольших переходов, на третьем увидали городок, принадлежащий Джунгарскому князю. Стены из необожженного кирпича почти не выдавались на фоне почвы такого же серовато-желтого цвета; только несколько деревьев, видных из-за стен, оживляли картину и указывали, где находился дом самого князя. Не доходя версты до города, мы нашли колодец и остановились лагерем возле него. Во время постановки юрт из города вышли монголы и китайцы; первые смотрели солидно, вторые, как оказалось, были слуги князя. Монголы были приятно удивлены, когда мы обменялись с ними приветствиями на их родном языке; впрочем, дальше стереотипных фраз при встрече наши разговоры не пошли: мы отчасти забыли монгольский язык, отчасти в Ордосе он несколько иной, чем в Халхе.
К князю были посланы визитные карточки; на них князь написал по-китайски приглашение пожаловать в четыре часа. После очень короткого визита, муж мой и г. Скасси вернулись, очень довольные приемом князя. Он обещал всякое содействие экспедиции, но, по азиатскому обычаю, все это откладывалось в долгий ящик, и пока мы должны были жить среди степи, не представлявшей ни малейшего интереса для натуралиста. Взамен флоры и фауны мы могли бы наблюдать окружающих нас людей, но, надо прибавить, если бы лучше знали их язык.
На другой день к вечеру явился сам старик-князь. Он сделал этот визит как бы случайно во время прогулки: одет был в белый халат из чесучи и в обыкновенную домашнюю шапочку, а не в мандаринскую шляпу с шариком, обязательную при официальных визитах. С ним были его два сына, молодые люди лет за двадцать. Князя окружала толпа его чинов и слуг. Старик вошел к нам в юрту, его сыновья отправились в юрту Скасси: китайский этикет не позволяет сыну сидеть в присутствии отца, а в нашей юрте стоять можно было только в самом центре; потому и остальная свита князя должна была остаться на открытом воздухе, исключая двух-трех человек.
Лицо князя было желтое, болезненное, и он был худ, как скелет; после мы узнали, что он отчаянный курильщик опиума, совершенно расстроивший свое здоровье куреньем. Приятные манеры и очень умные глаза всем нам очень понравились в князе. Он с удовольствием смотрел инструменты, книги, географические карты, которые мы показывали ему, и расспрашивал о целях и задачах путешествия. Узнав о том, что с нами есть фотография, он пожелал, чтобы с него и его семьи были сняты портреты; для занятий фотографией он обещал приготовить комнату в своем доме.
Молодые князья и после много раз приходили в наш лагерь, заходил и сам старик поговорить, насколько сумеем, и посмотреть европейские вещи. Они все продолжали мне нравиться; в их манерах было много простоты, радушия, не было видно китайского пренебрежения к иностранцам, всегда просвечивающего сквозь условную китайскую вежливость, не было также и глупого удивления перед европейскими изобретениями, так надоедающего обыкновенно при сношениях с полудикарями. Видно было, что многое они видали и знают; оба юноши не раз бывали в Пекине и у себя принимали миссионеров-европейцев.
Неприятно только было видеть, что держали они себя большими барами; за каждым из молодых людей ходило несколько слуг: один носил на руках маленькую собачку князя, другой – кисет с табаком и трубку, третий – дождевой зонт и т. д.
Кроме сыновей князя, к нам в лагерь приходила иногда младшая жена его, «купленная жена», как назвал ее наш переводчик, китаец Ли. На вид ей иногда можно было дать лет восемнадцать, в другой раз – тридцать; она была очень симпатична, а правильные черты лица, очень нежный цвет кожи и большие черные глаза делали ее очень хорошенькой, даже и с европейской точки зрения, только неестественный блеск глаз и нездоровый румянец заставляли думать, что она чахоточная. Она носила девичью прическу, т. е. распускала по-русски заплетенную косу по спине, одевалась просто и держалась с большим тактом, как с нами, так и со своими взрослыми пасынками и с прислугой, которая окружала ее и ее сына, мальчика лет семи. Разговаривать с ней мы могли лишь через переводчика, который знал всего несколько слов по-русски, да и то кяхтинского, чисто условного наречия; тем не менее я не могла не заметить, что все ее вопросы были очень умны, что у нее есть наклонность наблюдать и сравнивать известную ей китайскую цивилизацию с нашей,
