И вот он стал стюардом.
Ничто так не украшает мужчин, как успешная карьера, а Боба к тому же несколько отличали и мрачные черточки, присущие одинокой трагической личности, которая, на первый взгляд, была совершенно самодостаточной.
Прошло всего лет двадцать, и спортсмены его родного города, прекратив играть в футбол, боксировать и таскать штангу, отрастили пивные животы, в то время как он, известный в гимназии слабак, располнел ровно настолько, чтобы в свои пятьдесят оставаться стройным и гибким.
Гоняя ночами велотренажер марки «Триумф», он часто посещал родной город, кружил по его опустевшим улицам, мчался по газонам Большого парка, по футбольным полям, после чего на максимальной скорости бросался в горы и поднимался по Осмицам на зеленые высоты Требевича, так утешавшие его в дни печальной юности. На головокружительной скорости он мчал по самым крутым переулкам и тупикам на своей машине времени без колес, ничуть не хуже невидимого героя Г. Дж. Уэллса. Он спускался по той же Широкаче, по которой со свистом в ушах мальчишкой проносился на салазках, отчаянно тормозя пятками и судорожно цепляясь в дюралевый прут передка этого примитивного сараевского боба. Мальчишки орали во все горло: «Дышло береги, кобыла слепая!» – или вопили со страшной силой, когда кто-то сзади врезался в них: «Шандара-а-а-ах!», в то время как в Белграде кричали: «Та-ара-а-а-ан!». Наверное, его первая, самая большая и, с уверенностью можно сказать, единственная настоящая любовь, Елена, была теперь замужем за одним из этих старых облезлых спортивных львов, давно потерявших силы и волосы. (Они могли бы и дух потерять, если бы он у них был – злобно думал Боб Деспот, опускаясь из белых облаков на аэродром своего родного города). Пролетая над этой зеленой котловиной, он размышлял о том, насколько любимый пейзаж напоминает его первую любовь: слегка затуманенный, приглушенный, влажный и привлекательно страшноватый, совсем как ее оленьи глаза, глядящие из-под сверкающих черных волос, взявших в рамку бледное скуластое лицо. Жаль, что в нашей нищенской жизни женщины так быстро угасают, думал Деспот: лишние килограммы, тупая жизнь, смог, эти вечные деньги, дети… Он провел пальцами по гладко выбритому лицу, удостоверившись, что щеки его похудели ровно настолько, насколько нужно, и что на них нет ни единого лишнего грамма. Несчастная Елена – теперь она, скорее всего, располневшая матрона, которая обманывает себя и других, крася свои когда-то черные, а теперь поседевшие волосы в темно-сизый, вроде вороньего крыла на белом снегу, цвет! Кого это хотят обмануть его ровесницы? Их конец обнаруживается прежде всего на руках и на шее. Именно потому они панически требуют украшений, с помощью которых надеются скрыть пожелтевшую кожу, морщины и предательские старческие пятна. Он думал о них со злобой, словно возвращая им старый, надоевший долг – как долго они не хотели его! Теперь мы в расчете. Тем не менее старое гимназическое возбуждение не покидало его, словно сейчас ему предстояло выйти на променад, зная, что где-то около семи мимо пройдет прекрасная Елена. Он мысленно, с превосходством светского человека, усмехнулся своим детским глупостям.
И Сараево, и мир выглядели на самом деле куда как лучше, чем их представлял себе Боб.
Only you
Время от времени он встречал прежних любимых. Сначала в самолетах, где он их нежно фаршировал мелкими услугами профессионала – от специальных напитков, лично наливая им стаканчики, до профессионального снятия страхов воздушного перелета, а потом в посольствах, консульствах, торгпредствах и местных клубах. Теперь они были скучающими супругами дипломатов и деловых людей, которые получили от мужей намного меньше ожидавшегося. Многие не могли припомнить его. И тогда ему приходилось массой деталей, воспоминаниями (а память у него была великолепная!) напоминать о себе, и тем не менее он понимал, что они не узнают в нем того худосочного замкнутого паренька с болезненно горящими глазами, которыми он прямо-таки заглатывал их, – но почти все они играли в сердечность, потому что их тешили воспоминания юности и общество такого очаровательного, можно даже сказать – светского человека, и приглашали его отужинать, чтобы рассчитаться за внимание, оказанное им во время полета, чтобы передать посылочку своим в Югославию или чтобы просто послушать последние сплетни с родины.
Годы и скитания сделали свое дело и превратили Боба Деспота в ловкого и внимательного, умного и опытного любовника, который, похоже, мог соблазнить кого угодно.
Сначала он совершенно случайно, почти от скуки, совратил супругу некоего дипломата в одном из азиатских посольств; когда-то он целый год был влюблен в нее. Она была родом из прекрасной сараевской семьи и играла в теннис еще тогда, когда в городе был всего один корт, а он страстно ненавидел этот богатый сброд в белых костюмах, разбрасывавшийся форхендами и бекхендами. Часами он висел на стене из красного кирпича, следя за пластикой движений ее ножек; ему казалось, что на всей Земле нет ничего прекраснее симпатичных ямочек над ее нежно вылепленными коленками, а таинственная розовая плоть в тени коротенькой теннисной юбочки превращала ночи Деспота в настоящее эротическое безумие. Перед тем как заполучить ее – это случилось после нескольких коктейлей у бортика бассейна с лазурной водой, во влажном тепле испарений экзотических растений, – он был уверен, что уже много раз переспал с ней, так часто и долго он представлял и лепил в собственном воображении ее мускулистое, гладкое тело. Какое разочарование! Она была ничуть не лучше прочих: не лучше и не хуже, может, разве что куда надоедливее со своими бесконечными рассказами о великолепных поездках и шикарных отелях. Ему сделалось отвратительно в этом азиатском городе – ее сорокалетие вносило некоторую панику в эту случайную, никуда не ведущую связь.
Супруга одного из самых знаменитых хирургов его родного города, который теперь проживал в Швейцарии, ничуть не скрывая, изменяла с ним своему коренастому мужу. Она отправляла его спать (что он, по правде сказать, делал с удовольствием) и оставалась с Деспотом в гостиной, на первом этаже, где они блудили на софе, чья кардинальская алая бархатная обивка выгодно оттеняла ее роскошное бледное тело. Как ему теперь была отвратительна собственная старая, как некогда казалось, недостижимая мечта! И ее вычурная, скачущая походка, которой она, колыша бедрами, направлялась в ванную, ее неуместное, перезрелое кокетство, ее грязные слова в адрес их общей, для нее теперь уже бывшей родины, в которой теперь ей все мешало и воняло простонародьем, презрение к Балканам и нынешний день ее скучной швейцарской жизни, предсказуемой до самой последней детали – ее благосостояние стоило хоть чего-то лишь в сравнении с нашей родной нищетой.
– Где лучше кормят? В «Свисс Эйр» или в «Пан Америкен»? Бифштекс вот такой толщины, честное слово, в первом классе, шампанского сколько хочешь! И за наушники для кино или музыки платить не надо…
Господи! Деспота тошнило от ее монотонного стрекотания, в котором звенели монеты разных стран.
Неужели он в самом деле стал Дон Жуаном, как любили говорить? Никогда, даже в мечтах он не соглашался на этот примитивный, ласкающий слух титул завоевателя дамских сердец. Занимаясь любовью с женщинами, он вел своеобразный диалог с собственной жизнью: это был, похоже, затянувшийся разговор движений, пота, кожи и запахов. Но прежде всего это была месть, и он догадался об этом однажды летом в Дубровнике, когда соблазнил бывшую первую красавицу Сараево, прямо в гостиничном номере, где она жила с семьей. Окно выходило на бассейн, и, пока он придерживал ее за бедра, ухватив со спины, можно было прекрасно рассмотреть ее мужа, веселящегося с детьми, – он выбрасывал им из воды мячики, залетевшие в бассейн. В эти мгновения Боб ощущал себя мифическим мстителем, скачущим на розовом арабском скакуне и пронзающим копьем все свои прежние неудачи и поражения.
