Король был совсем поглощен великой княжной, они говорили без умолку. После ужина императрица подозвала меня и спросила о моих наблюдениях. Я ей сказала, что заботы княгини Ливен оказались напрасными, что великая княжна совершенно испорчена, так что больно смотреть, что король не ел и не пил и что они пожирали друг друга глазами. Все эти шутки очень развеселили императрицу. У нее в руках был веер, чего я раньше никогда не видела, и она его держала так странно, что я не сдержала изумления. Она это заметила.
– Мне кажется, что вы надо мною смеетесь, – сказала она мне.
– Признаюсь, ваше величество, что мне никогда не приходилось видеть, чтобы веер держали так неловко.
– У меня немного вид «Нинет при дворе», не так ж, но, правда, Нинет очень пожилой?
– Эта рука не создана для пустяков, – отвечала я, – она держит веер, как скипетр.
Были еще праздники у австрийского посла, графа Кобенцеля, и на даче у вице-канцлера графа Остермана.
Хочу поместить здесь копии с некоторых бумаг, написанных собственною рукою императрицы и шведского короля. Они были сообщены мне вскоре после смерти Екатерины Второй.
«24 августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом дворце, попросил руки Александры. Я ответила, что он не может просить, а я слушать его, так как ведутся переговоры о его браке с принцессой Мекленбургской. Он меня уверил, что они уже прерваны. Я сказала, что подумаю об этом. Он просил меня разузнать, не чувствует ли моя внучка к нему отвращения, это я ему обещала и сказала, что дам ответ через три дня. Действительно, через три дня, поговорив с отцом, матерью и девицей, я сказала на балу у Строгановых графу Гага, что соглашусь на этот брак при условии, во-первых, чтобы мекленбургские связи были окончательно разорваны, и, во-вторых, чтобы Александра осталась в той вере, в которой родилась и воспитывалась. О первом условии он сказал, что оно не подлежит сомнению, а о втором старался убедить меня всеми силами, что оно невозможно. Мы расстались, оставаясь каждый при своем мнении.
Таврический дворец – петербургская резиденция князя Григория Потемкина-Таврического.
Возведен в стиле классицизма в период с 1783 по 1789 год по проекту архитектора И. Е. Старова
Первый приступ упрямства длился десять дней, и все шведские вельможи были иного мнения, чем король. Не знаю, как им удалось его переубедить. На бале у посла он подошел ко мне и сказал, что удалил все сомнения, возникшие у него по поводу вопроса о религии. Вот когда, кажется, все устроилось! Ранее в ожидании я написала письмо № 1, и так как оно было у меня в кармане, то я ему его отдала, говоря: «Прошу вас прочесть со вниманием эту записку. Она утвердит вас в тех хороших намерениях, которые вы высказываете». На другой день во время фейерверка он меня поблагодарил за записку, сказав, что был недоволен только тем, что я не понимаю его сердца. На балу в Таврическом дворце король шведский сам предложил матери невесты обменяться кольцами и обещаниями. Та мне это передала, я переговорила с регентом», и мы решили совершить это в четверг при закрытых дверях, по обряду греческой церкви.
Между тем договор важивался министрами; главную роль в нем играл пункт о свободном исповедании православной религии. Он должен был быть подписан с остальною частью договора в этот четверг. Когда документ прочли уполномоченным министрам, оказалось, что этого пункта нет. Наши спросили шведских, что это означает. Те ответили, что король забрал его, чтобы переговорить о нем со мной. Мне доложили об этом неожиданном обстоятельстве. Было пять часов вечера, а в 6 должно было происходить обручение. Я тотчас же послала к королю узнать, что он мне хочет сказать по этому поводу, так как до обручения я его не увижу, а после будет слишком поздно отступать. Он мне устно ответил, что переговорит со мной. Совершенно не удовлетворенная этим ответом и чтобы сократить переговоры, я продиктовала графу Моркову письмо № 2, с тем что, если король подпишет проект удостоверения, я совершу сегодня вечером обручение. Было семь часов, когда отправили этот проект, а в девять часов граф Морков привез мне № 3, написанный и подписанный рукой короля, где вместо точных и ясных определений, которые я предложила, стояли пустые и темные. Тогда я велела сказать, что захворала. Остальное время, что они еще здесь были, проходило в постоянных пересылках. Регент подписал и утвердил договор, каким он должен был быть. Король должен был утвердить его через два месяца после своего совершеннолетия. Он отослал его для совещания в свою консисторию».
№ 1 – копия записки ее императорского величества, переданная из рук в руки шведскому королю:
«Не согласитесь ли вы со мной, брат мой, что не только в интересах вашего королевства, но и в ваших личных интересах нужно условиться о браке, которого вы желаете?
Если ваше величество согласно и уверено в этом, то почему вопрос о вере ставит препятствия вашим желаниям?
Позвольте сказать вам, что даже епископы не найдут, что возразить на ваши желания, и выкажут готовность устранить всякое сомнение по этому поводу.
Дядя вашего величества, министры и все те, которым ввиду их долголетней службы, преданности и верности к вашей особе вы можете больше всего доверять, все согласны в том, что этот пункт не содержит ничего противоречащего ни вашей совести, ни спокойствию вашего правления.
Ваш народ, далекий от того, чтобы порицать ваш выбор, с восторгом одобрит его и будет по-прежнему благословлять и обожать вас, потому что вам он будет обязан верным залогом своего благосостояния и личного и общественного спокойствия.
Этот же выбор, смею сказать, докажет здравость вашего решения и суждения и будет способствовать увеличению молитв вашего народа за вас.
Отдавая вам руку моей внучки, я глубоко убеждена, что даю самое драгоценное, что могла бы отдать и чем могла бы лучше всего убедить в искренности и глубине моего расположения и дружбы к вам. Но, ради Бога, не смущайте и вашего, и ее счастья, примешивая к сему предметы, совершенно посторонние, о которых благоразумнее всего и вам самим и другим хранить глубокое молчание; иначе вы подадите повод к бесконечным огорчениям, интригам и сплетням.
По материнской нежности, с которой, как вы знаете, я отношусь к моей внучке, вы можете судить о моей заботливости о ее счастии. Я не могу не чувствовать, что таковым же будет и мое отношение к вам, лишь только вы будете соединены с нею узами брака. Могла ли я когда-нибудь согласиться на него, если бы видела малейший повод к опасности или к затруднению для вашего величества или если бы не видела, напротив, всего того, что способно упрочить счастье и ваше, и моей внучки?
К стольким свидетельствам, которые должны повлиять на решение вашего величества, я прибавлю еще одно, более всего заслуживающее вашего внимания: проект этого брака был составлен и поддерживаем блаженной памяти покойным королем – вашим отцом. Я не привожу свидетелей ни вашего, ни из моего народа, хотя их множество по этому доказанному делу, назову лишь французских принцев и дворян из их свиты, чье свидетельство тем менее подозрительно, что они совершенно беспристрастны в этом деле. Находясь в Спа с покойным королем, они часто слышали, как он говорил об этом проекте как об одном из наиболее беспокоивших его, исполнение которого могло лучше всего скрепить доброе согласие и хорошие отношения между двумя домами и двумя государствами.
