Марта 4-го дня преставилась великая княгиня, и 9-го назначено было перенесение гроба из дворца в сад, отстоящий далее четырех верст. Стечение народа было столь многочисленно, что все оное расстояние было наполнено. Я, предшествуя со святым Евангелием и кадилом гробу, который был сопровождаем воздыханиями и слезами народа, предстоявшего с обоих сторон, когда достиг святого храма и поставил в оном гроб, не мог начать священнослужения до тех пор, покуда не утишились вопли и рыдания! Епископы Римской церкви, распустившие молву, что великая княгиня присоединилась к их церкви, но притом лишившиеся случая заключить гроб ее в капуцинском кладбище всеусильно старались участвовать со своей музыкой и сос своим собором в сопровождении гроба, а чрез то показать торжественно публике их вымышленное соединение. Но представил им решительно, что восточная церковь не терпит смешения с западной по своему чинопоследованию, и что потому священнослужение единственно мне принадлежит. Негодование этих пастырей в высшей степени увеличилось против меня, и тем паче, что в продолжение восьминедельного ежедневного священнослужения, по несколько сот народа разного исповедания приходило в церковь: иные с благоговением преклонив колена пред гробом, проливали теплые слезы; иные же воздвигая свои руки к небу, приносили Всевышнему молитву, или, ударяя себя в грудь, произносили: «Лучше бы я умер, или моя жена, или мои дети, нежели эта юная, прекрасная и благоприветливая принцесса, благотворительная мать и царица венгерских сердец!»
Будайская крепость – резиденция венгерских королей в Будапеште. Празднование свадьбы Александры Павловны и Иосифа Габсбург-Лотарингского в Будайском королевском дворце и на острове Маргариты продолжалось несколько дней. Заключительным аккордом торжеств было проведение концерта в Дворцовом театре, на который был приглашен Бетховен, которому тогда было 30 лет
Во время, когда ни священнослужения, ни людей не было в церкви, приезжал один великоименитый муж римско-католического исповедания, но преисполненный честности и ревности к своему отечеству. Он преклонил колена пред гробом венгерской палатины и произнес жалким и пронзительным голосом: «В этом гробе лежит теперь наше осиротевшее Венгерское царство! В этом гробе погребена наша надежда и все наши планы! Из этих кратких слов можно всякому ясно разуметь сердечные желания благородных, честных и храбрых венгров, которых единодушными устами я один вещаю эту священную истину, здесь, в храме Божием. Заклинаю тебя этим гробом, в крепкой тайне засвидетельствуй о сих речах своему монарху. Правосудие Божие предопределило сему владыке быть покровителем угнетенной Венгрии!». Произнеся эти слова, залился он слезами и удалился из храма, в который, спустя несколько дней, пришел, в уединенное время, генерал-губернатор сербов, подобный характером первому, но церкви евангельской. Поклоняясь гробу и вошед в святой алтарь, произносил слова такого же смысла и важности, как и первый, прибавив к сему и то, что по смерти благочестивейшей венгерской палатины, сильное вдруг восстало римо-католическое гонение на церковь евангельскую и сербскую, которых он, как всегда сохраняющих взаимное христианское согласие, препоручает покрову благочестивого русского императора, и именем Живаго Бога заклинал он меня, дабы я чистую веру и твердую надежду сербов представил на усмотрение русского престола. Таковые слова, изреченные при гробе бессмертной Александры, тем сильнее действовали на мое сердце, что и великая княгиня часто мне открывала свое богоугодное намерение, что после разрешения от бремени она всемерно будет стараться защищать гонимых и угнетаемых папским суеверием. В это плачевное время от обер-гофмейстера палатинова двора была прислана ко мне официальная нота, которую я в оригинале тогда же препроводил в С.-Петербург. В ней было изображено следующее: «Народ ропщет, что доселе августейшая персона не погребена: чтобы сию печальную церемонию кончить в наивеличайшем инкогнито, разумеется, ночью и без всяких почестей». Сему министру отвечал я в Вену, что готов во всякое время запечатлеть ее высочества гроб последними погребальными молитвами и земною перстию, по обряду православной церкви, в которой ее высочество и крещена святым крещением; наивеличайшее же инкогнито не принадлежит сему августейшему лицу, ибо целому свету известно, что ее высочество дочь Всероссийского императора и сестра Всероссийского же императора, ныне царствующего. Обер-гофмейстер, по приезде в Офен, отменил инкогнито и согласился, дабы, после совершения святой Литургии и погребальных молитв, гроб был препровожден в капуцинское кладбище при дневном свете и с подобающей честью, которая, однако ж, была весьма ограничена, изъявлялась более стечением премногочисленного плачущего народа, особливо же единоверных сербов, которые, лишившись своей покровительницы, тяжкое начали претерпевать гонение. Для утешения сих и для опровержения католических разглашений об унии, просил я у обер-гофмейстера позволения сопровождать гроб, предлагая в резон, что наш обряд требует, дабы у гроба был утвержден образ священномученицы Александры, которым и родители ее высочества благословили свою дочь при крещении. Когда он на сие согласился, то я припас и освященную воду, которой, при входе моем, окропил оное кладбище. Это поставлено было мне в важное преступление от папского духовенства, собравшегося там с тем, чтобы принять гроб по своему обряду. Я, приметя их намерения, остался у гроба, читая тихим голосом некоторые молитвы до тех пор, покуда оное духовенство не разошлось по своим местам. Не удалось им и в сем случае подтвердить своих ложных разглашений. К этому времени приехал русский камергер Васильчиков. Я предложил ему отслужить панихиду, и так как обер-гофмейстер будет делать в том сильную препону, то весьма нужно было настоять, дабы, по обряду нашему, и в честь покойной великой княгини, это священнослужение непременно совершилось. Обер-гофмейстер крепко на меня вознегодовал и с гневом сказал, что мне и ему весьма худо будет от тамошнего главного духовенства, и требовал, чтобы панихида была отслужена мною самым сокровеннейшим образом, и чтобы там никто из посторонних не был. Это строгое приказание нарушил сам капуцинский сторож, который столько впустил людей, сколько могло втесниться. Зрители эти мне приятны были, потому что они могли и прочим засвидетельствовать, что великая княгиня и по смерти осталась в Греко-российской церкви. Получив однажды разрешение, продолжал я служить поминовение до прибытия в Офен г. Муравьева-Апостола в должности российского министра, в присутствии которого также служил панихиду. Обер-гофмейстер, для отвращения неприятностей, которые могут последовать от императора Павла, послал к палатину на другой день смерти великой княгини, проект, дабы в недавно купленной деревне, расстоянием от Офена в 2-х немецких милях, построить по Греко-российскому обряду церковь, в которую бы из города перенести гроб. В то же время препоручил мне осмотреть местоположение и сообщить мое мнение. Я представил, что то место не есть соответствующее достоинству великой княгини русской, тем более, что лежит между винными погребами; что гораздо бы благопристойнее было построить церковь над гробом в собственном ее высочества саде. С этим моим мнением и г. Муравьев-Апостол был согласен, которое ж однако, обер-гофмейстер опровергал тем, что уже все высочайшие персоны утвердили построение в деревне. Когда мы все вместе приехали в эту деревню для освящения места и для закладки церкви, то обер-гофмейстер представлял и российскому министру то же место между винными погребами; но последний настоял, чтобы церковь была на чистом месте, которое назначено было возле обыкновенного приходского их кладбища, что также означало смысл униатства. Архитектор, весьма не доброхотствующий России, построил Греко-российскую церковь не как было представлено в проекте к русскому двору, но в виде, представляющем надгробную пирамиду, и столь тесную внутри, что ни иконостас не мог вместится, ни священник в алтаре не мог иметь свободное хождение вокруг престола. Это устроено было таким образом с той целью, как меня некоторые уверяли, чтобы по перенесении гроба, запереть оную и прекратить священнослужение, а с тем вместе и положить конец той преданности, которую народ, приходящий на моление, изъявлял покойной палатине, а по этому поводу России и ее императору. Но таковые злоумышления остались тщетны. Как наша православная церковь, так и гроб великой княгини пребывают и доселе в своем достоинстве и народном уважении. С подобающим благоговением служение совершает в оной избранный мною священноиерей Николай Музовский, по представлению моему определенный его императорским величеством – моим преемником.
