По-моему, присутствие Сандро может только повредить многим, наверное, многое, что теперь делается, приписывалось бы ему – ведь ему часто приходилось быть козлом отпущения. Но я вижу по твоему письму, что Витте сильно достается от всех, и, по-видимому, там также судят, как и мы здесь. Но, не дай Бог, все же, чтобы он полетел теперь – пускай расхлебывает кашу, которую он заварил. Как можно было доводить страну до всего этого?!
В Ялте тоже далеко не спокойно, и всяких миленьких типов – хоть отбавляй. Митинги происходят каждую минуту не только в Ялте, но и в Алупке и Кореизе (рядом с нами), и на них публику подстрекают на грабежи, отнятие земли у владельцев и т. д. Говорили даже, что хотят произвести нападение на Ай-Тодор, но пока Бог хранит! Хулиганов и всяких нищих здесь множество, есть такие жалкие, но большей частью ужасные толпы, способные на все.
Когда я тебе телеграфировала насчет нашего возвращения, то мне хотелось узнать твое мнение, следует ли нам быть там, а не в смысле можно ли приехать, понимаешь? Ты могла подумать, что мы хотим знать, небезопасно ли ехать теперь, но это, конечно, не то! Я знаю, что нас в П(етербурге) ругают, что мы все сидим тут, т. к. никто не знает главной причины, но я надеюсь, что ты нас понимаешь, Милая Апрак, и разделяешь наш образ действий! Как только положение станет выясняться и умопомрачение начнет проходить, мы двинемся отсюда! Не поверишь, как я страдаю душою за всех вас, – как больно не быть вместе и как страшно за всех и все, о Господи!.. Нет, до чего мы дожили?.. Все самое святое, все самые священные чувства, которым я с детства привыкла поклоняться и чтить, (все разметано и попрано…)
26 дек(абря)
Как грустно, смерть бедного гр. Орлова-Давыдова; так жаль Мама – еще одним другом меньше, и все это, когда уже и без того так гадко и грустно!
Я так рада, что Мама в Дании, рада за нее, за Апапа, хотя она давно уже рвется домой, – но это просто невозможно теперь. Сегодня чудный солнечный день, 5° т(епла), и весь снег, который лежал пять дней, кажется, сошел. Мороз доходит до 7° (ночью). Вчера была елка в бараке для наших раненых офицеров, мы там ужинали и долго сидели, было очень уютно. Напомнило, не знаю почему, пикник в Лангекоске! Деткам здесь хорошо, ради них я рада быть еще тут!
Теперь кончаю – в надежде повидать тебя, т. е. получить от тебя письмо! Я слегка рамоли! Хотела бы Тебе многое еще написать, но нет сил. Это письмо везет наш генерал, который покидает нас завтра, пожалуйста, повидай его. Целую тебя крепко. Дай Бог всего лучшего на Новый Год Тебе и бедной нашей Родине. Помнишь, как встречали этот Го д у тебя, в Гатчине?
Любящая тебя Ксения.
* * *
23 сент(ября 1913 г.)
Милая Апрак, где Ты? Все лето старались узнать, спрашивала Мама, никогда не получая ответа, и так до сих пор не выяснила! Мне давно хотелось Тебе написать, и чтобы Ты узнала от меня самой то, что Ты, вероятно, уже слышала, и о чем все говорят, т. е. об Ирине
[101]! “Il n’y a plus d’enfants”, сказал бы Кролик! Не правда ли, все это удивительно? Мы лично довольны, он милый мальчик, и из него может выйти хороший человек, я надеюсь.
Пока не хотим объявлять, пускай узнают друг друга лучше, а она так еще молода. В прошлом году, когда мы с Тобой говорили об Ирине, Ты сказала, что именно Это было бы недурно для нее; и, хотя я тогда и не думала об этом, меня порадовало слышать это от Тебя. А теперь, что Ты скажешь? Не знаю, писала ли тебе что-нибудь Мама! Она так мила, и добра, и трогательна во всем этом – отодвинула все свои личные чувства и мнения на второй план! Но теперь должна кончить, сейчас едем на ж. д. До свидания, милая Апрак. Напиши в Ай-Тодор. Целую крепко.
Твоя Ксения.
* * *
Милая Апрак,
Ужасно тронута твоим милым письмом и благодарю от всей души. Я знаю, что Ты мне сочувствуешь! Не хочется думать, что за пустота будет после ее отъезда…, и душа болит, но дай им Бог счастия, – это главное
[102]. Целую крепко.
Твоя Ксения.
* * *
(1915–1916 гг.)
Милая Апрак,
14-го у нас базар, который Ирина устраивает в пользу моего общества помощи семьям погибших в море и небесах! Начало в 2 ч. Не приедешь ли? Очень поздравляю твоего племянника Мануку, – желаю всего лучшего.
Обнимаю. Ксения.
* * *
Милая Апрак,
Думаешь ли, что я могу завтра поехать в лазарет, или лучше отложить до Понедельника, когда Ольга
[103] будет здесь? Пожалуйста, пришли мне свидетельство на георгиевский крест, без этого я не могу достать крест.
Целую. Ксения.
* * *
(1917 г.)
Милая Апрак,
Мама пишет, что переезжает в Гатчину в Четверг и хочет, чтобы и мы переехали. Мой муж тоже хочет, – я уступаю, но совершенно против этого в принципе. Это похоже на бегство, и мне претит! Конечно, мы это делаем только ради Мама, но уезжать теперь мне неприятно донельзя! (Не говоря уж о том, что мне просто жаль покидать дом и зарываться в Гатчину!)
Боже! Какие времена! Бедная Мама в отчаянии. Меня все не пускают в Царское
[104], а мне хочется их всех видеть. До свидания. Благодарю очень за письмо и целую.
Ксения.
* * *
5-е марта (1917 г.)
Апрак милая,
Только что получила телеграмму от Мама из Ставки
[105]180, она вчерашняго числа: “Приехали утром. Счастливы быть вместе. He is wonderful. Every thing too sad, not to be beleived. My hears bleeds”. Слава Богу, что они вместе, по крайней мере! Какой кошмар, Боже мой!
Много думаю о тебе; мы чувствуем одинаково и так же страдаем за всех дорогих нам! Я видела Мишу третьего дня, – при мне принесли твое письмо, мы его читали вместе. Он был очень тронут, но ты теперь видишь, Апрак, что он не мог иначе поступить! Я горжусь за своих братьев!
Целую крепко и ужасно грущу, что не могу тебя видеть. Наши телефоны не действуют, перегорел кабель, и никто не чинит. У нас было очень неважно дня два, но теперь тихо. Все наши моторы весь день рыскают по городу, кого-то катают, но только не хозяев!! Их охраняет караул, и они пока в сохранности! Только бы Господь помог России…
