Но необъяснимое желание пойти к морю не оставляло священника. Он ощущал его так же сильно, как любое требование, исходящее от Бога. Поэтому ему ничего не оставалось, как надеть пальто, взять свою тетрадь и идти на Его зов.
По всей видимости, предположил отец Уилфрид, просто тот факт, что он никогда не был там до сих пор, делал зов таким мощным. Ибо не обязанность ли это христиан идти на поиски, устремляться вперед, быть миссионерами? Не брать Бога с собой, как продаваемый товар, но сделать так, чтобы Он явил себя. Возвысить его над землей. Бог везде. Людям нужно только увидеть Его.
Отец Уилфрид не сомневался, что Бог проведет его по пескам, будет руководить им и объяснит те уроки, которые необходимо усвоить для Сент-Джуд. Он скажет, какой должна быть духовная милостыня, которой нужно будет одарить тех, кто не смог совершить паломничество и упустил случай прочувствовать то особое внимание, которое Бог даровал каждому, кто сделал такое усилие. Разумеется, ради блага прихода его собратья-паломники не рассердятся, если побудут часок одни. Они поймут важность совершаемого им действия.
Он осознавал себя пастырем с картин прерафаэлитов, тем, кто грезил под пестрой сенью векового дерева, его мысли уносились в высокие сферы. Его паства разбрелась по склонам холма за пределы его непосредственного охранения, но была в достаточной безопасности, чтобы люди могли бродить по пастбищам, оставленные на время без присмотра. Да, они поймут.
Но если по Божьей воле он должен идти к морю, откуда дурные предчувствия, которые начали преследовать священника, как только он пошел по дороге через болота? Представлялось, что он что-то потревожил. Отец Уилфрид ощущал растущее беспокойство — ему казалось, болота каким-то образом осознают его присутствие. Это было, писал он, темное, настороженное место, которое научилось хранить мрачные тайны, секреты, едва различимые поверья, передаваемые сухими тростниками от одного берега к другому.
Отцу Уилфриду вспомнилось изображение Стикса в учебнике по греческой истории и мифологии, которая была у него в детстве, — единственная его книга, толщиной превосходящая семейную Библию на камине. И истории, которые он нашел под обложкой из тонкого картона. Персей, Тесей, Икар… Ксеркс, персидский царь, пытавшийся построить мост через Геллеспонт, чтобы покорить греков. Нарцисс на коленях у лесного озера. Харон, паромщик Гадеса. Он бы чувствовал себя здесь как дома, этот старик Харон, проплывая в своем челне по болотам.
Отец Уилфрид снова проанализировал свои чувства — в конце концов, разве не ради этого он сюда пришел? — и обнаружил, что на самом деле он ничего не боялся и не испытывал дурных предчувствий. Это было скорее нервное возбуждение. Что бы ни пряталось здесь в ожидании, следя за ним, оно не было злонамеренным. Это было подтверждение Бога. И священник нацарапал в тетради пришедшую ему на ум цитату из псалмов: «Да веселятся небеса и радуется земля, да взволнуется море и что наполняет его».
Здесь не было ничего такого, что могло бы вызвать у священника опасения, он мог только радоваться. Этот уголок Англии принадлежал им, они одни обнаружили его и обрели благословение в том, что нашли. Весной Бог пребывал в полях пшеницы и пастбищах, Он был в дожде и солнечных лучах, сменивших его, Он придавал блеск каждому листочку и каждой ветке, Он был в криках ягнят и в крошечных гнездышках, которые свили стрижи в стрехах старых амбаров. А здесь внизу, на берегу, хотя все было мрачным и пустынным, Бог тоже присутствовал. Бог здесь был диким, Он заставлял природу напрягаться и реветь. Это была неистовая тень, которая следовала за Иисусом в его заботливом служении и могла мгновенно испытать человека водой и ветром. Но если погода должна измениться, тогда нечего бояться.
В Его очищении будет благо. Лучший мир, построенный на обломках прежнего.
И как только отец Уилфрид осознал это, болота как будто ослабили бдительность. Он заметил птиц, которых обычно не видел в «Якоре» и никогда не увидел бы в Лондоне. Лысухи. Огари. Цапля, царственно белая, доставала водяных улиток, впившихся, как он это видел, в камышевидник.
Продолжая свой путь через болото, священник заметил кукушку, окруженную сварливой толпой мелких коричневых птичек. Камышовые овсянки, скорее всего. Он читал, что кукушки больше всего любят забираться в их гнезда. Они были так ловко свиты в мягкие чаши, что яйца в них были защищены от самой страшной непогоды.
Оказалось, что дорога вовсе не была так залита водой, как это выглядело из дома. Вода только омыла дорогу, и поверхность ее теперь была чистой и неподвижной, как гладкое зеркало, в котором отражались снежные барашки кучевых облаков, края которых кудрявились в синеве. Если стоять неподвижно достаточно долго, отметил отец Уилфрид, то возникает чувство, будто смотришь вниз, в небо, а под ногами простирается бесконечность. Странное ощущение потери ориентации он разрушил мгновение спустя, наступив носком в лужицу.
Тени, отбрасываемые дюнами, удлинялись, и оказалось, что священник давно идет по песку.
Что-то есть такое в песке, что приглашает человека войти с ним в прямой контакт. Идти по нему в сапогах или ботинках, наверно, бессмысленное заклятие. В любом случае, он счел уместным записать тот факт, что отец Уилфрид снял обувь и подвернул края брюк.
Он выбрал путь через побеги песчаного тростника и вскарабкался вверх, ощущая, как осыпается склон под ногами. Как холодный песок впивается в голые ноги. Ему было семьдесят три года, но он снова чувствовал себя ребенком.
Подъем утомил старика, и, оказавшись на вершине, он постоял, переводя дух, и оглядел панораму. Ему вспомнились наставления, которые много лет назад он получил от своего воспитателя в колледже Святого Эдмунда, страстного любителя природы, как и он сам.
— Смотри сначала, — говорил тот, — и тогда увидишь. Если ты не будешь торопиться, то заметишь те творения природы, которые большинство людей пропускают.
Это был совет, который отец Уилфрид воспринял именно так, как и должно, — это была метафора, выражающая взаимные связи Божьего мира, да, но одновременно и практическая рекомендация, как вести себя, став священником.
Отец Уилфрид научился пристально вглядываться в своих прихожан, отслеживать их развитие через таинства, с тем чтобы лучше исправлять любое отклонение от пути, который приведет их на небо. В этом он видел свой долг. В этом состояло его призвание. Путь прихожан был и его путем. Если они наконец обретут мир, то и он тоже обретет его.
Он смотрел и ждал, а потом увидел, как колышется трава под ветром, как поет ветер на разные голоса. Он начал замечать, как меняются оттенки моря по всей его обширной глади. Бирюзовый, кобальтовый, аспидный, стальной… Это было красиво. Так же как и линия горизонта, когда он отсекает море от небосвода, призывая наблюдателя пройтись взглядом по всей его длине, от полуострова Файлд, с его торчащей заводской трубой, до Стылого Кургана, с его безлюдной равниной и строениями, и далее до верфей Фёрнес, заброшенных и едва различимых в серой дымке.
Дальше вдоль побережья виднелись чистенькие приморские городки с их многочисленными белыми домиками, а еще дальше высились суровые утесы Кембрийских гор, оскалившие вершины на заходящее солнце.