Вновь назначенные начинают готовиться к принятию должности: нанимают более или менее роскошную квартиру, заводят приличную обстановку, приобретают атрибуты своей должности, главное – железный жезл, особый покрой облачения, шьют парадные платья, намечают помощников и т. д. В это время им всего более нужны деньги, вследствие чего богатые лица монастыря и торговцы Лхасы предусмотрительно приходят к ним с поздравлениями, что по местному обычаю сопровождается подарками – вещами и деньгами. Этим они вперед заручаются знакомством и расположением к ним хотя кратковременных, но сильных по власти правителей большого монастыря, которые почти целый месяц управляют и столицей далай-ламы.
Ко дню смены у них бывает все готово. Рано утром этого дня к каждому из них на квартиру являются старшины его общины в парадных одеждах, являются и прислужники. Сюда приносят срубленное высокое молодое деревцо, на которое привязывают хадаки и рисованное, символическое изображение мирского круговорота, называемое срид-бий-хорло
[81]. Изображение это дарится новому шамо его общиной. Каждый шамо выходит отдельно из своего дома в сопровождении помянутых старшин и слуг исключительно своей общины. Впереди него несут вышеназванное изображение, затем один из старшин воскуряет путь свечами, за ним идет шамо в полной форме, но только без жезла, который слуги несут сзади, держа на руках в горизонтальном положении. По пути шамо раздают хадаки всем попадающимся водоносцам. Этим обычаем тибетцы любят пользоваться, и на коротком расстоянии встречается не менее 30 водоносцев, которые пересекают дорогу и получают по хадаку, стоящему, правда, только 4 копейки на наши деньги.
На западном краю монастыря оба новых шамо сходятся вместе и идут один за другим (старший впереди). По правую сторону глубокого оврага к этому времени бывает уже приготовлено все для их прихода. Здесь на покатом склоне горы расчищена площадка приблизительно в 150 квадратных саженей (15 × 10), на которой растянуто большое рисованное изображение будды Шакьямуни. Верхние края рисунка прикрепляются к особо устроенной длинной каменной стенке. На этой стенке становятся музыканты из духовенства и играют встречу шамо. На нижнем конце на приготовленных седалищах уже сидят прежние два шамо и цокчэнский умцзад. С прибытием новых шамо два деревца втыкаются здесь в землю у подножия изображения и два новых шамо делают по три земных поклона Будде, после чего подносят по одному длинному хадаку, которые придавливаются камнями на краю изображения и остаются до конца церемонии. Затем они садятся рядом с прежними шамо, но ниже их, и тогда умцзад начинает читать коротенькую молитву, которой вторят монахи, сидящие на земле сзади его. Сюда собирается много народа, который образует живую стену вокруг изображения, а некоторые взбираются на склон горы.
После этого начинаются представления актеров «Ачжил-лхамо», которые являются четырьмя отдельными партиями в различных масках и костюмах. Они здесь пляшут под музыку и собственное пение. За это они награждаются новыми шамо хадаками. Этим церемония и оканчивается. Старые шамо удаляются домой с прежним почетом, но мне сказывали, что в это время духовенство может выразить свое удовольствие или неудовольствие по поводу их прошлого правления. Говорят, что в ненавистных шамо бросают мелкие камни, а у любимых прикладываются головой к жезлам. Я видел лишь немногие случаи прикладывания к жезлам сменившихся правителей.
Новые шамо остаются на поляне до уборки растянутой иконы, которая свертывается в трубку от нижнего края к верхнему многочисленными монахами и ими же на плечах относится в главный собор для хранения до будущего года. Впереди этого длинного свертка идет старший шамо, а сзади младший, распоряжаясь осторожным доставлением иконы на место.
После прихода в цокчэнский храм начинаются приготовления к так называемому цокдам («речь собранию»), т. е. публичным речам новых шамо. Народ собирается густой толпой на площадке перед соборным храмом и сдерживается на почтительном расстоянии от террасы храма только при помощи кнутов и палок прислужников. Перед дверью храма у подножия террасы становится многочисленная прислуга кухни и собора. Они собираются беспорядочной толпой, согнувшись в пояс. Тогда появляется первым старший шамо и, расхаживая по террасе, излагает свои полномочия и правила монастырской жизни; на эту же тему говорит за ним и младший. Речи эти длятся минут 40, и по окончании их народ расходится, а уставшая стоять в согнутом положении раболепная прислуга облегченно выпрямляет спину.
Остальная часть дня проходит в увеселениях, которые в пределах монастыря ограничиваются посещением представлений многочисленных партий актеров. Их приглашают разные общины во дворы своих домов, за что им дают известную, по-видимому, небольшую плату. Народ смотрит бесплатно. Только две общины – Даон в Гомане и Гугэ в Лосаллине, имеющие хорошо приспособленные дворы, – приглашают наилучшие труппы таких актеров и впускают туда зрителей за известную плату, а именно по 4 местные монеты за отделение (род наших театральных лож), где могут помещаться от 6 до 10 человек.
Во время этих представлений два новых цокчэнских шамо делают визиты большим камцанам, где старшины их угощают и, делая подарки, излагают свои нужды и привилегии, коими пользовались до сих пор. Этим, так сказать, возобновляются договоры взаимного отношения этих общин к главным правителям монастыря.
Я лично довольствовался зрелищем, происходившим во дворе моей квартиры. Между разными сюжетами, представленными актерами, мне показалось правдивой и жизненной сцена приглашения к больному (невидимому) одного «красношапочного» ламы, который во время исполнения духовного обряда обнаруживает неискренность веры и неточность обрядов. Лишь только хозяева удаляются, он перебрасывает непрочитанные листы книжки, будто бы уже прочитав их, а сам принимается за еду. Услышав шум приближения кого-нибудь из домашних, снова принимает набожно-важный вид, начинает громко читать молитвы и т. п. В конце концов, когда его угощают бараниной, он, наевшись, не довольствуется этим и в отсутствии хозяина берет остатки блюда и кладет себе в высокую шапку, которую надевает на голову. Хозяин узнает о краже и как бы нечаянным прикосновением к шапке сшибает ее. Куски баранины падают на землю. Сконфуженный лама убегает. Представление, правда, циничное, и актеры к тому же не стесняются шаржем.
С наступлением ночи женщины удаляются за монастырские стены и, явившись на другой день, 1-го числа новой седьмой луны, совершают поклонения в разных местах. К полудню этого дня они совершенно покидают монастырь, уходят также и все светские гости.
Монастырь вступает в обычную свою жизнь.
14 января 1901 г. мне пришлось видеть в Брайбуне первую репетицию выезда администрации лхасского монлама, о котором упомянуто выше. Утром все должностные лица в лучших парадных нарядах идут в соборный храм. Здесь, после окончания утреннего богослужения, все 21 гэик собираются к дверям храма и становятся вкучу, согнувшись в пояс. Тогда у дверей появляется шин-нер, заведующий ими во время монлама, и говорит цокдам, в котором излагает правила управления монламом и полицейской службы. Речь длилась недолго, после нее все они во главе с двумя шамо и двумя их помощниками направились за монастырь, где были поданы хорошо убранные лошади, сев на коих они отправились на поклонение Найчуну. Впереди несли четыре деревца с привязанными к ним изображениями лунда, т. е. «воздушных лошадей», служащих символом подъема энергии и счастья. Говорят, что они совершают подобные поездки in corpore
[82] ко всем главным чойчжонам, т. е. Найчуну, Гадону и Дамме.
