Постовые солдаты тотчас же пришли в наш лагерь и, увидев, что это обычный караван богомольцев, принялись уже каждый за свои частные дела, заключавшиеся в мелких торговых сделках посредством натуральной мены, а главным образом в зорком высматривании того, что плохо лежит.
Через четыре небольших перехода отсюда мы прибыли к так называемому Накчу-гонба
[100], т. е. к Накчукскому монастырю, резиденции двух правителей здешних кочевников, назначенных от центрального управления Тибета – дэвашуна. Один из них духовного звания и именуется ханбо, а другой светского и зовется нансал.
Они заведуют сбором податей и решают важные дела, возникающие между туземцами. Они же заведуют казенными станциями от Накчу-гонба до Лхасы, и на их обязанности лежит принятие предварительных мер по остановке едущих в Лхасу европейцев и поспешное уведомление центрального управления о них и о всех вообще подозрительных лицах. В последнюю категорию пришлось попасть и мне, благодаря начальнику нашего каравана – казначею гумбумского перерожденца Шочи, который ради снискания дружбы, а может быть, и ради снятия с себя ответственности донес, что в числе монголов едут буряты. Хотя вопрос о свободном пропуске бурят в последнее время был решен в положительном смысле
[101], но казначей и ханбо сумели вынудить от нас 5 ланов серебра, которые моментально выключили нас из категории подозрительных и открыли двери в Лхасу.
Кроме того, Накчуский монастырь служит как бы таможенной заставой для всех вообще богомольцев. Дело в том, что при проходе через него богомольцы обязаны уплатить по 2 дхамха (тибетская монета) с каждой палатки. Мотивировкой такого налога служит потрава местных пастбищ, и для отказывающегося платить не назначается никаких репрессивных мер для взыскания, но наносится косвенное наказание посредством запрещения местным жителям входить с непослушными в какие бы то ни было сделки.
Потратив 0,5 дня на сделки с ханбо, караван пошел далее от этого монастыря, находящегося на левом берегу небольшой речки Дре-чу, и через 10 верст подошел к левому берегу реки Нак-чу. Эта река в дождливое время бывает невозможна для переправы вследствие глубины воды и быстроты течения при полном отсутствии лодок. В частности, наш караван был задержан на двое суток в ожидании спада воды.
Далее три значительных перехода делаются по водораздельным холмам между Нак-чу и Уй-чу и довольно широкой равнине Сун-шан, с западной стороны которой возвышается гора Самтан-Кансар. Из этой долины через невысокий перевал Чжог-ла (по-монг. – Найман субургайн даба) дорога вступает в долину Дам, населенную потомками монголов, приведенных в Тибет хошутским Гуши-ханом в середине XVII в. Они теперь совершенно отибетились, хотя некоторые из них сохранили свои монгольские войлочные юрты и не разучились доить кобылиц и делать кумыс. В языке их почти все монгольское исчезло, за исключением названий должностных лиц и некоторых специальных технических выражений. Дамские монголы подведомственны маньчжурскому амбаню, пребывающему в Лхасе; занятие их – скотоводство.
Из Дама через Лани-ла, или Двойной перевал, вступаем в ущелье, где встречается первое оседлое земледельческое население Центрального Тибета. Оно, понятно, уже более культурное, и на реке Помдо-чу переправа пешеходов происходит по цепному мосту, правда, очень неудобному; а в дождливое время вьюки перевозятся в кожаных лодках, животные переплавляются вплавь. На правом берегу этой многоводной и быстрой реки стоит замок Помдо-цзон.
От него верст через 40 попадаем на речку Пэнбу, перевалив через довольно высокий перевал Чаг-ла. Пэнбу, или Пэн-юл, – одно из густонаселенных мест Тибета, и из него караванам предоставляются две дороги: одна без перевала через устье Пэнбу и по правому берегу Уй-чу, а другая, прямая, через высокий перевал Го-ла. В верстах 15 от вершины этого перевала находится столица Тибета – Лхаса, в которую мы вступили 3 августа 1900 г. после трехмесячного пути от Гумбума.
Центральный Тибет, под которым мы подразумеваем две провинции – Уй и Цзан, не был, как известно, после 1845 г. посещаем европейцами
[102], по крайней мере, в главных своих частях, но тем не менее литература о Тибете из года в год увеличивается и ученый мир знает о нем весьма многое. Из русских путешественников никто ни в старину, когда допускались туда европейцы, ни тем более в новое запретное время не проникал туда. Но Тибет ежегодно посещается русскоподданными бурятами и калмыками вот уже непрерывно более тридцати лет, если не считать единичного, вероятно, случая, бывшего в первой половине XVIII в., а именно путешествия бурятского ламы Заяева
[103]. Многие из этих паломников составляли свои записи или воспоминания о Тибете, из коих изданы пока лишь доклад Заяева и дневник калмыцкого паломника База-бакши
[104].
Почтенное собрание, без сомнения, вправе ожидать от нас большего, чем могли дать простые паломники, а между тем как трудно дать значительные сведения тому, кто проник в запретную страну под видом такого паломника и в сношениях с местными жителями должен был представлять простого же паломника, ищущего в священной стране душеспасительного, ежеминутно опасаясь, чтобы чем-нибудь не выделиться из среды своих товарищей-монголов и не дать повода даже малейшему подозрению в нем человека, причастного к европейцам!
Для нас не было тайной, что несколько лет тому назад некий индус пробрался в Центральный Тибет
[105] и завязал сношения с одним знатным перерожденцем в Даший-Лхунбо, как, наконец, он через слугу этого ламы получил книги, доставленные им в Калькутту, и как этот лама и слуга-юноша были казнены в Лхасе за свой смелый и преступный поступок – допущение иностранца.
