* * *
Прошел еще один день.
* * *
Чего было бояться?
* * *
Теперь я вспомнила все остальное.
Я ушла домой раньше и еле дождалась, пока дойду и закрою дверь, чтобы наконец разрешить себе заплакать. Потому что было страшно и противно, потому что я никогда раньше не дралась и странно было, что это правда случилось со мной.
Но наутро уже не так. В школе кружок королевы больше не собрался. Бывшие фрейлины смиренно перешли в другие группы, а через неделю лето закончилось.
И я думала, что все закончилось. Но все только начиналось, хотя я долго не могла этого понять, может год, а может, и дольше.
Потому что я-то уже была не та. Я перестала бояться. Ты перестаешь бояться, когда перестаешь бояться, что другим ты перестанешь нравиться. Ты перестаешь бояться, когда однажды даешь понять, что не отступишься. Ты перестаешь бояться – потому что есть что-то другое. Что-то другое, что важнее.
* * *
Что дает людям чувство стержня? Отсутствие страха или наличие точки, куда нужно прийти?
Я, может быть, и хотела бы об этом рассказать. Но у меня не получается. Это слишком долго.
Это длилось бесконечно.
Но сегодня впервые за все это время я начинаю отвечать на их вопросы не без надежды, потому что мне будто бы снова захотелось в драку. Долгие недели здесь, возможно, приобретают смысл.
* * *
Правильным вопросом было бы: что ты помнишь о Брайтон-Бич, Мона? Но я справилась сама.
Оказалось, что у меня есть воспоминания. И, наверное, их было больше. Я даже точно уверена, что их было настолько много, что люди называют себя в таких случаях счастливыми.
Мне нужно все это вспомнить.
Мне нужно проснуться.
На самом деле я ведь всегда ненавидела Брайтон-Бич. Ненавидела больше всего потому, что это место, где никогда, ни на одну минуту, никому, никому никогда не удавалось там остаться одному. Потому что тебя всегда сопровождают люди и шум. Потому что грохочущий над твоей головой рев поездов метро, которые всегда проезжают мимо, – это главная отличительная черта ландшафта Брайтон-Бич, это навсегда знак того, что поезда проезжают мимо, унося с собой скорость и будущее и оставляя тебе только тусклые улицы, в которые вписаны тоска и незаметное для себя стремление всегда смотреть назад, а не вперед. Это я уже сказала? Сколько раз сказала?
* * *
Потому что шум поездов никогда не оставляет в голове тишины, в которой рождаются дикие, дерзкие замыслы. Потому что жить так нельзя.
И даже если не шум, остаются люди. Они твое всё. Они твой город в городе. Они твоя страна в стране. Они твое прошлое, которого ты не знаешь. Они всё то, чем ты мог не стать, но все равно остаешься. Они твоя сеть и надежность, твое удобство, твои связи с самого детства, твои друзья и твои злейшие враги. Ты никогда не будешь частью их, но тебе придется казаться, а каждый раз, когда ты будешь терпеть поражение, ты будешь искать там дом и не находить, потому что ты никогда не была своей. Нет ничего хуже, чем быть частью эмиграции. И ничего жальче, чем даже ею не быть.
* * *
И поэтому нельзя никогда ждать приглашений. Нельзя никогда давать другим решать за тебя. Я вспомнила это, я узнала это еще тогда, когда мне было четырнадцать. Ты не зависишь от других людей, ты всегда делаешь то, что ты хочешь. Ты всегда принимаешь на себя ответственность. Ты теряешь, находишь, неважно: ты выбираешь.
Ты будешь выбирать, где тебе быть.
Ты можешь быть с теми, с кем решила. Ты можешь остаться на Брайтон-Бич. Ты можешь сбежать на Манхеттен. Ты можешь собраться с силами и пойти дальше. Ты только не можешь разрешить себе и другим думать, что это они. Это не они, это только ты. Что бы ни случилось, ты.
Ты просто продолжаешь идти.
* * *
Правильным вопросом было бы: что ты помнишь о Брайтон-Бич, Мона? Но я справилась сама.
Долгие недели здесь как будто приобретают смысл.
Я уже бывала здесь и там, я смогу вернуться назад.
Страна Аэрофлот
Перелет из Бостона в Москву, аэропорт Домодедово, с пересадкой в Лондон-Хитроу занимает приблизительно пятнадцать часов. Не очень понятно, что происходит с человеком за эти пятнадцать часов и в какой точке времени начинаются перемены. Ясно мне было только одно: если ты отправляешься в эту дорогу, чтобы что-то изменить, изменить всё, – то, похоже, такое действительно случается. Случается, что в самолет сядет один человек, а по пути – непонятно где: может быть, в Лондоне, на пересадке; или когда пилот объявит, что через двадцать минут самолет совершит посадку в аэропорту Домодедово города Москвы; а может, в тот самый момент, когда ты проходишь паспортный контроль в Бостоне и забираешь обратно свою синюю книжечку со старым фото и новенькой российской визой, – ты внезапно превращаешься в кого-то другого. Поэтому когда в зоне прилета в Домодедово на меня налетела и крепко обняла худая, острая, точеная женщина с сухими руками и подбородком, неуловимо похожая на мою маму, но как будто строже, резче и суровее, – я была совершенно ошарашена. Не ею – но тем, что девушка, которую она обнимала, внезапно была не похожа на Мону Лемецкую. Во всяком случае, вчерашнюю Мону Лемецкую, сдержанную и напряженную как стальная пружина и потерянную в отметках минут на циферблате часов.
Нет, вовсе нет, не суровее, первый взгляд обманчив, – было что-то одинаково мягкое и нежное в том, как меня обнимала мама, и в том, как эта новая, пока еще не знакомая женщина, сжав мои плечи, разглядывала меня, в то время как с обеих сторон, отталкивая и передвигая нас то влево, то вправо, а то и вовсе оттеснив к колонне, разливалась толпа людей, которые встречались заново, в первый раз, в сотый раз, ждали и дожидались или нет, и тогда одиноко уходили в стеклянные двери.
– Мона, Мона, Мона, – приговаривала тетя Соня, улыбаясь неожиданной улыбкой на этом строгом лице, – так вот ты какая стала.
И хотя мы виделись в последний раз лет десять назад (она приезжала еще до переезда родителей в Белмонт, когда мы жили на Брайтон-Бич) – и, наверное, я уже была более-менее такая же, как сейчас; и хотя мы разговаривали по скайпу (скорее родители, но и я мелькала в веб-камере) несколько раз в год, по семейным праздникам, – я понимала, о чем она говорит.
Все страшные воспоминания последних месяцев сейчас казались потускневшими и неживыми. Хотя еще по дороге в аэропорт Логан, да что там – еще на посадке, еще до того, как я закрыла глаза в самолете, – я была беспокойна, и сомнения, ожидание будущего, опасения, что поездка не поможет, и волнение перед встречей с этой женщиной и всеми, кто вместе с ней придет в мою жизнь совсем скоро, разъедали меня. Что случается с человеком, когда он переезжает с места на место? Почему уезжает один человек, а приезжает совсем другой? Всё, что было моей ежедневной жизнью в эти несколько месяцев, сейчас осталось там, откуда я уехала. Пространство мира оказалось свободным для новых впечатлений.
