Я думала было – сказать или не сказать о том, что я, наверное, хотела бы немного времени провести и одна, что я так люблю, – но ни разу не сказала, потому что это было неправильно. Временами я уставала так, что казалось, что у меня уже нет сил шевелить губами и поддерживать разговоры, но, чтобы не опозорить родителей, не сумевших правильно воспитать дочь, придется выбиться из сил, чтобы… Впрочем, все это была ерунда. Это не была та усталость, от которой я сбежала из Америки, не та усталость, которая была липкой, безразличной и страшной, – это была обычная человеческая усталость привыкшего к privacy человека, который вдруг попал в воронку родственных отношений и немножко не успевал отвечать на вопросы и следить за всем, что происходило. И, видимо, все это новое действительно имело целебный эффект – потому что я стремительно шла на поправку и уже даже иногда ощущала, как мне становится скучно без компании и как я снова чувствую время.
А к четвертой неделе и поток знакомств поредел, и тетя Соня немного отпустила вожжи. Я к тому времени была уже tretyakov’ed, kremlin’ed, redsquare’d, malyitheater’ed, moscowriver’ed, staryi-and-novyiarbat’ed и даже moscowstateuniversity’ed, как я написала Смирновой. Она была в восторге, потому что наконец-то получала от меня бодрые рапорты, а не слабеющие сообщения без точек в конце и потому что сама мечтала все это когда-нибудь увидеть. Пора было сделать перерыв во всех этих городских экспедициях и поисковых кампаниях и просто пожить так, будто этот город мой (он был мой), я счастлива, время бесконечно, и каждый день несет в себе смысл. Словом, пожить простой счастливой жизнью, которую мы рождены прожить, но сбиваемся с пути очень рано. И я решила заняться тем, что я так любила в Нью-Йорке в лучшие годы, – бесцельно бродить по улицам, пить кофе, читать новости в кафе, читать книги, писать дневник, думать ни о чем и сразу обо всем, рассматривать проезжающие за окном машины, покачиваясь на стуле, и рассматривать людей, которые едят свой суп, пока я тоже, вот так очень просто, живу свою жизнь. За этим приятным занятием меня и настигла в один из дней любопытная встреча.
Я сидела на подоконнике в «Sisters» на Покровке и ничего не делала.
– Девушка, простите, а это у вас из Колумбийского университета? В Нью-Йорке? – спросил меня кто-то. Я оторвала взгляд от окна и обернулась. Парень за соседним столиком рассматривал мою наклейку на компьютере. Наклейка истерлась от времени, но синяя надпись «Columbia University» продолжала отчетливо читаться.
– А, да, оттуда.
– Учились там или просто гуляли?
– Училась, – ответила я.
– Круто, – кивнул парень, – а можно я к вам подсяду?
– Садитесь, – передвинула я ноутбук, – фанат Колумбийского университета. Меня Мона зовут.
– А меня Александр. Очень приятно. Я хотел поехать на стажировку в Колумбию пару лет назад, но меня не взяли. Пришлось год тусить в Аризоне, – шутливо развел он руками.
– Но там, наверное, тоже ничего было? А чему вы учились?
– Журналистике. А вы?
– Я – холодной войне.
– Круто, Мона. Ну и откуда вы приехали в Америку учиться холодной войне?
– Вообще, я вроде как там выросла, – ответила я, – если, конечно, Брайтон-Бич считать Америкой, что весьма спорный вопрос.
Александр рассмеялся.
– Ну вот, вы понимаете, о чем я говорю.
– Понимаю, – ответил он очень серьезно, – я там был. Один раз. Было ужасно холодно, март, ветер ледяной. А это была моя первая поездка в Америку, самый последний день, и уже надо было ехать в аэропорт скоро, но нам с другом очень хотелось посмотреть на Брайтон-Бич. И вот мы туда потащились на метро. Я знаете что помню? Что мы выходим из метро, проходим турникеты, и справа такой ряд магазинчиков, открытых, с витринами на улицах, и там продается все подряд, как солянка.
– Точно, – подтвердила я, – они там и сейчас есть.
– И вот мы подходим к одному из них поближе, и там книжки, помидоры, еще что-то, а сверху подвешена целая связка веников. Таких прямо настоящих, у меня у бабушки такой до сих пор есть! Веники. Их я почему-то больше всего и запомнил. Потом мы там еще пошатались немного, поели хачапури и поехали в аэропорт.
– Класс! – сказала я. – Аутентичная поездка на Брайтон-Бич. Поздравляю вас. Вот я мимо ваших веников как раз каждый день ходила в школу.
– Мона, а что вы тут, в Москве, делаете?
– Ой, это долгая история.
Я пыталась сообразить, как сделать эту историю короткой и простой. До этого все, кого я встречала, уже знали ее часть и остальное придумывали за меня. Поэтому ни тете Соне, ни дяде Мише, ни Маше, Леве и Нине мне не пришлось особенно много рассказывать, и это было очень удобно, потому что о чем рассказывать – я не знала сама. Так что я просто принимала с благодарностью предложенный мне образ культурной девочки, отучившейся в одном университете, собирающейся учиться в другом и приехавшей в Москву на лето осваивать сокровищницу национальной русской культуры. Не то чтобы это было неправдой – но скорее похоже на платье, которое мне было велико на семь размеров и которое нужно было подогнать по моей фигуре и моей настоящей истории. Как это сделать, впрочем, мне было совершенно непонятно. Тем более что каждый раз, когда я задумывалась об этом, в голове снова раздавался сухой скрежет.
Я отговорилась тем, что все требует слишком долгих объяснений. Так что казалось довольно логичным, что мы договорились встретиться на следующий день в восемь часов вечера у здания кинотеатра «Пушкинский», чтобы продолжить разговор, а заодно посмотреть вечернюю Москву.
– Как вы относитесь к мотоциклам, Мона? – спросил на прощание Александр.
– Обожаю, – ответила я.
Я, конечно, опоздала, и когда я выходила из метро под бархатным синим небом над Тверской, было пятнадцать минут девятого. Александра нигде не было – то ли еще, то ли уже. Я проверила телефон и увидела неотвеченные звонки; но никто не поднимал. Через пятнадцать минут – по-прежнему никого. В принципе, вечер можно считать оконченным, решила я, и снова достала из сумки телефон, чтобы написать последнее сообщение необязательному знакомому. В этот момент рядом со мной остановился мотоциклист, и выглядел он знакомым.
– Мона, – торопливо начал Александр еще до того, как я успела поздороваться, – вы меня извините, это ужасно некрасиво, но на работе были проблемы, пришлось задержаться.
– Вау, – перебила его я, – это Ducati Monster, да?
– Он самый, – ответил Александр, – четырнадцатого года. Ездили когда-нибудь на таком?
– На таком – точно нет. Ладно, будем считать, что вам как раз повезло, потому что я все лето никуда не спешу, – сказала я, и мой спутник засмеялся.
– Ну, в смысле, это никак не связано с Ducati, – стала оправдываться я. – То есть почти не связано.
Александр протянул мне шлем.
– Давайте помогу застегнуть.
