Растрепанные, раскрасневшиеся Нэнси и Эли держали Эмили за руки, хотя она, похоже, уже не пыталась вырваться. Она сидела на полу, сестры заломили ей руки за спину, и по щекам у нее катились слезы.
– Я больше не могу, не могу так! – кричала Эмили. – Мне больно, понимаете? Мне очень, очень больно!
Руки, плечи и грудь Эмили были все красные и в порезах.
– Она разломала пластиковую вилку и попыталась порезать себя, – прошептала мне Кейт, – только у нее ничего не получилось, она впала в истерику, и я побежала сказать Нэнси. Теперь они пытаются увести ее в одиночку.
– Пожалуйста, – заплакала Эмили, – отпустите меня. Я пойду сама. Только сейчас мне плохо. Мне очень плохо, пожалуйста.
Эли продолжала удерживать руку, но Нэнси дрогнула и отпустила. Эмили неловко, боком опустилась на пол. Она дрожала, а на груди и руках проступали красные борозды. Я видела, что они неглубокие, что главное сейчас в другом.
– Я больше так не могу! У меня нет сил, это слишком тяжело, понимаешь? Мне больно! – снова сорвалась на крик Эмили.
Меня кто-то толкнул. Я раздраженно обернулась. Это была Мона.
– Пусти, – бросила она, пробираясь вперед.
– Эмили! – крикнула она. Эли махнула свободной рукой, показывая Моне, чтобы та не подходила, но Мона не обратила внимания.
– Эмили, – повторила она, подойдя ближе, и опустилась на колени. – Слышишь?
Эмили продолжала плакать, и Мона повторила:
– Ты слышишь меня? Слышишь? Это Мона.
Эмили, не поднимая головы, сказала:
– Я не понимаю, кто ты. Я не понимаю. Мона! Я как будто ничего не вижу. Мне больно.
– Посмотри на меня.
Эмили покачала головой, и тогда Мона довольно грубо взяла ее за подбородок двумя пальцами и повернула лицо Эмили к себе.
– Эмили, смотри на меня. Нет, не отворачивайся, смотри на меня, да, да. – Она щелкнула пальцами перед лицом Эмили. – Я знаю, что это очень сложно и тяжело, я знаю, я не издеваюсь над тобой. Но однажды ты проснешься и вдруг поймешь, что стало лучше. Поверь мне, это произойдет.
По монотонной речи Моны мне казалось, что она просто пытается заполнить тишину. Но что-то из того, что она говорила, подействовало. Эмили приподнялась и села на колени, не отрывая глаз от Моны.
– А когда, – спросила она, – когда это будет? – ее плечи снова затряслись. – Я не понимаю, когда это может наступить!
Мона не успела ответить, ее перебила Эли:
– Тише, тише, – попробовала она, – может быть, уже очень скоро, доктор Стайн ведь прописала тебе…
Это было совсем не то: Эмили снова сорвалась на крик.
– Это не скоро! Когда-нибудь – это не скоро, это очень долго!
Она снова рванулась вперед, и Эли с Нэнси дернулись за ней, чтоб удержать, и снова заломили ей руки за спину.
– Шшш, тихо, тихо, Эмили. Времени не существует. Когда-нибудь – это все равно что сейчас. Просто ты забыла про это, – сказала Мона. Она продолжала сидеть на полу рядом с Эмили как ни в чем не бывало.
– Нет! Ты врешь, чтобы меня успокоить, хватит! Хватит!
И тут Мона размахнулась и дала Эмили пощечину.
– Мона! – в один голос крикнули Нэнси и Эли. От испуга они отпустили Эмили и рванулись было к Моне, чтобы оттащить ее. Но Эмили, тяжело опираясь на одну руку, снова приподнялась и положила голову Моне на колени.
– Знаешь, о чем я часто думаю? – мягко сказала Мона. – О том, что любая жизнь и любая хорошая песня построены по одному принципу. Вверх и вниз. Если у тебя есть какая-нибудь хорошая песня в голове, ты сразу поймешь. Рано или поздно в песне начинается тяжелая часть. Когда голос замолкает и вступает бас-гитара. И мы слышим гитарные рифы, один, другой, третий… А потом раз – и наступает момент, когда гитарное соло заканчивается и вступает голос. Тонкий такой, тонкий, хрупкий, нежный. И тебя обволакивает какая-то легкость и просветление. Как будто гроза закончилась и небо очистилось. Так и с болезнью. Однажды утром ты просыпаешься, открываешь глаза и видишь чистое небо. И понимаешь, что хотя ты еще не дома и предстоит длинная, длинная дорога, – но как бы она ни была тяжела, ты сможешь. Ты вернешься домой. Так всегда бывает.
Остаток вечера Эмили провела в одиночке. Она лежала ничком на кровати, а дверь камеры была открыта нараспашку и закреплена так, чтобы она не могла захлопнуться. Сменами по два-три часа около одиночки постоянно дежурил кто-то из медсестер. Вечером, когда я проходила в ванную, я видела, что Эмили сидит на кровати, обхватив руками коленки, и плачет, раскачиваясь туда-сюда.
Через три дня Эмили выпустили из одиночки. А тем же вечером Джо привел в корпус новую девочку, ее заселили в мою старую комнату к Кейт, а меня перевели к Моне и Эмили. Навязываться в друзья не хотелось, поэтому, перейдя в новую палату, я не стала ударяться в вежливость, кивнула девочкам и принялась раскладывать вещи. В первый вечер мы почти не разговаривали. Мне было неловко: казалось, что я лишняя и что мешаю двум подругам общаться. Но на второй вечер Эмили и Мона пошептались, и Эмили обратилась ко мне:
– Лиза, хочешь подышать воздухом? Без надзора? Если да, то одевайся.
Ничего не понимая, я все же натянула джинсы и куртку и, подстегиваемая Эмили, забралась обратно в постель и накрылась одеялом по самую шею.
– Мы что, собираемся сбегать?
– Господь с тобой, Лиза, мы просто подышим свежим воздухом в одиночестве. Тебя что, не бесит ходить на прогулки под конвоем?
– Тихо, – сказала Мона, – идут.
Когда ночная медсестра посветила нам каждой в лицо фонариком, мы крепко спали. А как только она отошла от нашей палаты, девчонки откинули одеяла и обступили окно. Мона осторожно поднимала жалюзи.
– А ты думала, почему одна из нас всегда выпрашивает эту спальню? – веселилась Эмили.
– Главный момент, – сказала Мона. – Видишь, этот замок открывается только ключами, которые есть у медсестер, и без него никто ничего не может сделать. Можно выбить стекло, но все равно останется решетка, сквозь которую даже моя кошка не пролезет.
– Но зато, – многозначительно протянула Эмили, – если кто-то из персонала будет закрывать окно и отвлечется, а сверху окно покроется жалюзи и будет в нужных местах приклеено к раме двухсторонним скотчем… Какова вероятность того, что это станет нашим секретом?
– Ноль целых, ноль ноль один, – сказала я, – но это же круто!
– Так, тихо, снова в кровать.
После очередной проверки мы, наконец, смогли открыть окно и выбрались на крышу. Холодный ночной воздух казался ласковым, как летний бриз.
– Девочки, как хорошо!
– И не говори, – ответила Эмили, откинув назад голову.
– Здорово. Слушайте, а так можно и сбежать отсюда?
