– Так странно, но я почти счастлива, – сказала Эмили, когда мы уже засыпали, – жуть как непривычно.
В больнице каждый день казался бесконечным, но все вместе они пролетали незаметно и стремительно, все сильнее и сильнее отгораживая и отделяя нас от внешнего мира. Утром нас будили сестры. Выпив первую порцию таблеток, я возвращалась в комнату и спала до тех пор, пока больше не оставалось сил лежать в постели, прерывая сон время от времени на то, чтобы одеться, увидеть врача, ответить на его вопросы и снова заснуть. Так удавалось скоротать день часов до двух-трех, потом – несколько часов бодрствования, и в семь тридцать уже можно было пойти за вечерними лекарствами, среди которых было и успокоительное. И через минут двадцать кто-то начинал мягко-мягко поглаживать веки и виски, приглашая снова остановить течение времени.
Мона и Эмили спали постоянно. Медсестры окрестили их комнату комнатой «спящих красавиц», потому что эти двое постоянно дремали, прямо в одежде, свернувшись калачиком под одеялами, и кого бы к ним ни подселяли, третья девушка тоже начинала перенимать их привычки.
В то утро я проснулась и, зажмурившись, как обычно, глубоко вздохнула, ожидая, что через пару секунд, как только мое сознание полностью придет ко мне, вместе с ним придет и привычное ощущение тяжести и безысходности. Никто не любит просыпаться, потому что проснуться – означает согласиться на то, что отныне и впредь все то время, что ты будешь в сознании, ты будешь бороться за бессмысленное занятие жить, преодолевая нежное и желанное понимание того, что смерть – лучшее решение.
Я лежала, зажмурившись, ожидая, когда отвращение к жизни, как любимая теплая жилетка, скользнет мне на плечи, а необходимость жить сожмет горло. Но секунда за секундой – этого не происходило. Я лежала в кровати, боясь поверить тому, что это действительно происходит, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть перемену.
– Лиза, – снова заглянула Нэнси, – таблетки, ты последняя уже.
– Да-да, – пробормотала я, – всё, иду.
Я выбралась из кровати и медленно, осторожно пошла по коридору, обходя другие сонные фигуры в пижамах, чтобы ни с кем не столкнуться и ничего не испортить.
Энни вынула из ящичка с моим именем коробки с лекарствами и начала по списку выбрасывать капсулы в пластиковый стакан.
– Как дела? – спросила она.
– Ничего, – ответила я, взяла стаканчик и отошла в сторону. Я по-прежнему чувствовала себя… нормально.
– Лиза, ты должна принять их здесь, у меня на глазах.
– Да, прости, я… задумалась.
Я положила все таблетки на язык сразу, залила водой, проглотила и вернулась в палату. Мона разговаривала со своим врачом в коридоре, а Эмили лежала в постели с книжкой, включив ночник. Верхний свет, как обычно, был выключен. Я забралась под одеяло и закрыла глаза. Но прошло десять минут, двадцать, полчаса, а я все не засыпала. Книга Эмили уже лежала на полу, Мона давно проскользнула в постель, а я всё смотрела в потолок и не хотела спать. Наконец я решительно встала и отправилась завтракать.
Через несколько часов, когда я вернулась с процедур, я увидела, что Мона и Эмили наконец проснулись.
– Я выздоровела, – сказала я прямо с порога.
Обе резко обернулись.
– С ума сойти, – первой отреагировала Эмили и подвинулась, освобождая место с собой рядом. Я присела к ней. Мона как будто застыла, смотря на меня. Мне вдруг стало жаль ее.
– А как ты поняла? – спросила она.
– Я не знаю, – сказала я. – Просто я проснулась и поняла, что… Что это закончилось.
Утром в день выписки я ждала своей очереди в ванную, постукивая по стене зубной щеткой, когда услышала за дверью голос Моны.
– Нет. Я не знаю. Нет, всё, у меня уже силы на исходе, никакого терпения нет, понимаешь? Все говорят: скоро, скоро, а я не понимаю, что это значит – скоро. Ты просто не знаешь, как это, а для меня у каждого дня ни конца ни края. Я устала просыпаться и понимать, что наступил еще один день. Я знаю! Я обещаю, что буду.
– Проверка, – протиснулась мимо меня Джуди и постучала в дверь.
– Мона! – резко крикнула Мона.
– Тебя вижу, – чиркнула в списке Джуди, кивнула мне и пошла дальше.
– Я все помню, помню! Как ты думаешь, я бы так долго продержалась? Я каждый день продолжаю, и продолжаю, и продолжаю. Ты прости, что я тебя так расстраиваю, мама, но я уже не знаю, как еще дальше! Я не понимаю, как это так, человек от боли должен умереть, а я все просыпаюсь и просыпаюсь каждое утро. Не надо мне говорить, я уже и так сильная! Уже не с кем сравнивать! Мама… Извини, пожалуйста, мама… Я несправедлива. Но как я могу быть справедливой, если мне постоянно больно! – сорвалась она на крик.
Дверь открылась, и из ванной вышла Мона с полотенцем, перекинутым через плечо, как горностай.
– Привет, Лиза, – сдержанно сказала она, хотя глаза и губы у нее были опухшие, а руки все во вздувшихся красных царапинах, как у Эмили раньше.
– Привет, – неловко сказала я.
– Слышала, да?
– Да. Прости.
– Да ничего, ты что. Сама виновата.
Мы помолчали еще немного, и вдруг Мона призналась:
– Я так устала, Лиза, так устала… – сказала она, глядя в стену. – А за тебя рада, что ты такая везучая, выбралась. Я бы тоже так хотела…
Эмили пробыла в больнице еще две недели после того, как меня выпустили. А потом выписали и ее, и Мона осталась одна. Мы даже не могли к ней приезжать: после выписки не разрешают приходить в больницу в течение двух месяцев, даже если там остались твои новые друзья. Приближалось Рождество. Мона все еще оставалась в больнице, и о ее новостях мы узнавали только через звонки и сообщения, которые приходили реже и реже. А потом она написала, что решила отказаться от лечения и вернуться домой. Я смутно догадывалась о том, что с ней происходит. Как и всех больных биполярным расстройством, ее пичкали литием – и, подобно многим, состояние Моны от этого не столько улучшалось, сколько разрушалось.
Мы с Эмили забирали ее. Я видела Мону разной: веселой, грустной, плачущей, истеричной, спокойной. Но по сравнению с тем, как она выглядела теперь, в первые дни нашего знакомства она была крепкой и полной сил. Щеки у нее запали, губы казались синими, а волосы скатались, будто она не расчесывалась месяц. И она больше не улыбалась. Мы думали пойти в какое-нибудь кафе – отпраздновать освобождение, – но Мона попросила, чтобы мы сразу поехали домой.
Даже Эмили потерялась. В зеркало заднего вида я видела, как она держит Мону за руку.
– И что ты будешь делать? – спросила она.
– Я не знаю, – ответила Мона глухо. – Буду пробовать справляться сама. Я читала, что у некоторых получалось, им становилось даже лучше. Можно… можно бороться с болезнью, не поддаваться… Может быть, снова попробую съездить в Россию.
