– Господи! – сказала Сью. – И это все потому, что ты наступил мне на ногу!
– Хьюго Кармоди не любит наступать на ноги, – сказал он. – И у него есть своя гордость. Слышала про отца Мариану?
– Нет.
– Мариана, Хорхе
[16]. Тысяча двести что-то. Учился дома и в Лейпцигском университете. Увлечения: рыбная ловля, роспись рукописей, жевание какого-то корня. Неужели не слышала?
– Бог с ним. Расскажи лучше про Миллисент.
– Папаша Мариана считал, что танцы – смертный грех. Особенно он ополчился на сарабанду. Как я его понимаю! Без всяких сомнений, он учился плясать фанданго. Научился – и что же? Не танцуют, в моде сарабанда! Стоял он у стенки, стоял, и пожалуйста! Ты хотела узнать про Миллисент?
– Да.
– Лучшая девушка в мире.
– Правда?
– Еще какая! Это всем известно. Съезди в Шропшир.
– И она тебя любит?
– Между нами, – доверительно сказал Хьюго, – я тоже удивляюсь. Я не бросаю слов на ветер. И я тебе признаюсь: я ее не стою.
– Ты очень симпатичный!
– Возможно. Но ее – не стою. Она – это ангел, спустившийся тихим утром в сады старого замка, к лаврам и розам.
– Хьюго! Вот не знала, что ты еще и поэт!
– Тут станешь поэтом. Ты бы ее видела!
– Ты ее очень любишь?
Хьюго пылко хлебнул шампанского и выкатил глаза, словно служил в джазе у Леопольда.
– Безумно. А когда я вспомню, что я ее обманул…
– Обманул?
– Еще нет, но сейчас обману. Сейчас меня соединят с замком, и я скажу, что вот-вот лягу спать. Понимаешь, Миллисент не всегда правильно реагирует. Если что-то дойдет до ее перламутровых ушек…
– Понимаю. Ронни такой же.
Хьюго удивился:
– Ронни?
– Да.
– У него перламутровые ушки?
– Нет, он ревнует. Он просто взовьется, если узнает, что мы здесь были.
– Не узнает!
– Конечно. Потому я тебя и попросила: не говори ему.
– Кто, я? Мой девиз – «Молчание и тайна». Слава Богу, Миллисент никто не скажет. А, вон идет добрый вестник! Готово? – спросил он мальчика, подходившего к столу. – Ну, я недолго. Не скучай.
– Постараюсь, – сказала Сью.
Проводив его взглядом, она стала смотреть на пары. Глаза у нее сияли, щеки алели, и Перси Пилбем, притаившийся неподалеку, думал о том, что не видел ее такой красивой. Пропетляв между теми же парами, он сел на пустой стул. Некоторые просят разрешения у дамы; некоторые – но не все.
– Добрый вечер, – заметил Пилбем.
Сью оглянулась и увидела очень неприятного человека, сгустившегося из воздуха.
– Разрешите представиться, – сказал он, – Пилбем.
В этот самый миг Роналд Овербери Фиш в изящнейшем, но не вечернем костюме оглядывал ресторан пламенным взором.
3
Ронни добирался так долго до Лондона потому, что сперва что-то испортилось в машине, пришлось гнать ее обратно, чтобы шофер лорда Эмсворта все починил, а потом, у Оксфорда, он менял шину. К дому, где жила Сью, он подъехал, когда они с Хьюго входили в ресторан.
Двери она не открыла, и, жалея о том, что не послал телеграмму, Ронни собрался было пойти в свой клуб «Трутни», как вдруг увидел Бетфорда, привратника.
– Здрасс, мистер Фиш, – сказал Бетфорд.
– Здрасс, – ответил Ронни.
Они обменялись мнениями о погоде, а потом привратник произнес роковые слова:
– Мисс Браун ушла в ресторан, к какому-то Марио.
Он рассказал все – как звонил мистер Кармоди, как он случайно услышал…
– «Марио»? – уточнил Ронни. – Спасибо, Бетфорд. «Марио», а? Ясно.
Итон и Кембридж хорошо тренируют своих сынов. Привратник ничего не понял. Не ведая о том, что участвует в новом «Отелло», он вернулся к котлетам с картошкой, а Ронни, дрожа с головы до ног, направился к ресторану.
Шекспир был прав, когда сравнил ревность с зеленоглазым чудищем
[17]. Входя к «Марио», Ронни ощущал сперва жару, потом холод, и швейцар, напомнивший ему о вечернем костюме, шел на риск – страховая компания поджала бы губы.
К счастью, Ронни ничего не слышал. Он вглядывался в зал.
– На балконе много места, сэр, – подсказал служитель, все еще играя с огнем.
На сей раз Ронни что-то расслышал, но не понял, а тут черные фраки и яркие платья заслонили от него столики. Он кинулся в толпу, наступая мужчинам на ноги, распугивая женщин.
Казалось бы, дальше некуда – но, обнаружив Сью, он понял, что это не так. С ней был не Хьюго, с ней был отвратительный субъект, по-видимому, взбивший волосы. Тут у Ронни в мозгу лопнула какая-то пружина.
Официант, проходя мимо с подносом, заметил, что обычный костюм – это балкон.
– Там очень много места, сэр, – прибавил он со всей приветливостью.
Ронни добрался до стола. Пилбем говорил в это время о тех цветах. Вероятно, чтобы на него не смотреть, Сью отвела взор. От того, что она увидела, совесть мгновенно очнулась. Мало того – она стала живее, чем прежде.
– Ронни! – вскричала Сью.
Она вскочила. Поднялся и Пилбем. Официант с подносом напомнил Ронни про костюмы и балкон.
Ронни молчал. Было бы лучше, если бы молчала и Сью; но она сказала:
– Мистер Фиш, мистер Пилбем.
Только звонок перед матчем тяжеловесов принес бы такие плоды. Тело, одетое фланелью, пронзила судорога. Пилбем? Хьюго и то достаточно, но какой-то Пилбем! Нет, тот самый, с цветами. За столиком! Ну, знаете!
Кулаки сжались сами собой. Итон куда-то делся, равно как и Кембридж. Ронни вдохнул воздух так громко, что человек за соседним столиком ткнул вилкой не в мусс из цыпленка, а в свой подбородок. Официант, решивший, что у Ронни неладно со слухом, сообщил погромче насчет вечерних костюмов и утешил, прибавив, что можно пойти на балкон.
Он и спас Перси Пилбема. Комар отвлекает тигра; так и здесь. Ронни чувствовал, что кто-то жужжит над ухом, когда надо заняться другим делом. Со всей широтой своей натуры он ткнул его локтем в жилетку. Раздался треск, заглушивший все усилия Леопольда. Человек за соседним столиком с огорчением заметил, что теперь еще пошел стеклянный дождь. Остальное вполне охватит слово «скандал».
