– Я встретила сэра Грегори, – сказала она, и брат ее окаменел. – Он очень расстроен. – Брат приободрился. – Волнуется из-за этой книги, которую пишет Галахад.
– Не он один, – пробормотала Миллисент и была права. Когда такой человек, как Галахад Трипвуд, берется за перо, никто не знает, где он остановится. Английская аристократия пришла в панику – не вся, а только та, которая достигла его возраста. От сэра Грегори до старцев далекого Камберленда гадали, что именно запомнил этот негодяй.
Галахаду было что помнить. В какие только клубы он не вступал, с кем только не дружил! Букмекеры называли его по имени, барменши таяли от его галантных шуток. Когда он заглядывал в добрую старую «Гардению», швейцары боролись за право его выставить. Словом, он был из тех, кому нельзя учиться писать, а если уж выучился – нельзя писать мемуары.
Так думала и леди Констанс, думал и сэр Грегори, думали старцы далекого Камберленда. Не во всем согласны эти люди, но в этом – согласны.
– Он спрашивал, есть ли там про него.
– Можно узнать у автора, – сказала Миллисент. – Вон он идет.
Леди Констанс резко обернулась и мелко заморгала. Один лишь вид младшего брата действовал так на нее. Если же он говорил, она не моргала, она дрожала, словно съела нечаянно что-то едкое.
– Как ошиблись его крестные
[4]… – заметила Миллисент, глядя на Галахада с тем восторгом, с каким девицы, особенно мадоннообразные, смотрят на немолодых мужчин с богатым прошлым. – Поразительно! – продолжала она. – Так жить – и так выглядеть. Куда ни посмотришь, примернейшие люди вянут на корню, а он вообще не ложился до пятидесяти – и свеж, словно роза.
– У всей нашей семьи прекрасный цвет лица, – сказала леди Констанс. – Мы вообще отличаемся здоровьем.
– Кому-кому, а дяде Галли оно пригодилось, – сказала Миллисент.
Герой этих бесед уже подошел к чайному столу. Как показала и фотография, он был строен, хрупок, проворен – словом, из тех, кто неотрывно связан в нашем сознании с клетчатым пиджаком, узкими брюками, белым котелком, розовой гвоздикой и биноклем на левом боку. Сейчас он был одет по-летнему, без шляпы, с чернильным пятном на щеке, но так и казалось, что место ему – на ипподроме или в американском баре. Живые глаза в чуть заметных морщинках глядели зорко, словно видели лошадей, выходящих на беговую дорожку. Как заметила Миллисент, он был на удивление свеж против всякой справедливости; рассеянный образ жизни сохранил ему редкостное здоровье. Ни кто не мог понять, почему так выглядит человек, чья печень должна быть самой жуткой в нашем веке. Он едва не споткнулся о спаниеля, но с такой ловкостью удержал равновесие, что не пролил и капли из бокала. Поневоле казалось, что он не позор знатной семьи, но трезвенник и акробат.
Утешив спаниеля (он дал ему понюхать виски с содовой), Галахад вынул монокль, вставил в глаз и сурово оглядел стол.
– Чай?
Миллисент взяла чашку.
– Сливок, дядя Галли? Сахару?
Жестом, исполненным брезгливости, он ее остановил.
– Ты же знаешь, я не пью. Неужели ты травишь себя этим напитком?
– Виновата, люблю чай.
– Будь осторожна, – сказал Галахад, пекшийся о племянницах. – Я тебе не рассказывал про Желтобрюха Страглза? Какой-то заблудший человек повел его в Общество трезвости, на лекцию с цветными слайдами. Приходит назавтра ко мне, серый, просто серый, и говорит: «Галли, как покупают чай? Что с ним делают?» – «А зачем тебе?!» – «Буду его пить». Я ему говорю: «Одумайся, пить его нельзя. Лучше я налью тебе виски». А он отвечает: «Ты бы знал, как оно действует на червя!» – «Ты же не червь». – «Скоро стану, если буду пить». Молил, просил – ничего! И что вы думаете? Года не прошло, как он умер.
– Не может быть!
– Может. Попал под кеб на Пиккадилли. Я об этом пишу.
– Как идет работа?
– Прекрасно, дорогая. Изумительно. Я и не знал, что писать так легко. Само льется. Кларенс, я хотел тебя спросить: в каком году юный Парслоу сцепился с лордом Бернером? Ну, помнишь, стащил фальшивые зубы и заложил в ломбарде! Скорее всего – в 97-м или 98-м… В 96-м? Да, ты прав. Напишу пока что «96».
Леди Констанс издала неприятный возглас. Как бывало нередко в обществе Галахада, лисица грызла ее изнутри
[5]. Даже мысль о том, что она даст сэру Грегори искомые сведения, ее не утешила.
– Галахад! – сказала она. – Ты не собираешься позорить нашего соседа?
– Собираюсь, – отвечал Галли, дерзновенно фыркнув. – Пусть подает за клевету в суд. Свидетельств у меня – больше некуда. Что ж, Кларенс, если ты уверен… Нет! – воскликнул он, вдохновленный свыше. – Напишу: «В конце века». Главное – факты, не даты.
И, легко перепрыгнув через спаниеля, он убежал по газону. Леди Констанс застыла в кресле. Прекрасные глаза немного выкатились, черты обострились. «Вот на кого, а не на вашу Мону Лизу, пали все скорби мира», – сказал бы всякий.
– Кларенс!
– Да, дорогая?
– Что ты собираешься делать?
– Делать?
– Что-то сделать надо. Неужели ты не понимаешь? От нас отойдут едва ли не все. Винить будут нас, каждый скажет, что мы могли его остановить. Представь себе чувства сэра Грегори.
Приветливое лицо лорда Эмсворта потемнело.
– Меня не трогают его чувства, – сказал он. – В конце концов, он украл эти зубы, завернул в вату, положил в коробочку.
Мы редко видим, как люди «ломают руки», но что-то похожее леди Констанс делала.
– Если бы тут был Бакстер! – простонала она.
Лорд Эмсворт уронил печенье с тмином.
– Зачем тебе этот жуткий человек?
– Он бы нашел выход.
– Ну уж, прямо! Он спятил.
Леди Констанс застонала:
– Кларенс, какой же ты невыносимый! Вобьешь себе что-то в голову… Бакстер исключительно разумен.
– Да уж! – отозвался лорд Эмсворт. – Кидать горшки у него ума хватает. Просыпаюсь, гляжу из окна – летят эти цветы, а внизу стоит твой Бакстер в лимонной пижаме. Надеюсь, он в лечебнице.
Леди Констанс стала светло-алой. Даже в детской брат Кларенс так ее не раздражал.
– Ты прекрасно знаешь, как все было. Украли мои бриллианты, и Бакстер подумал, что вор спрятал их в кадку. Он пошел поискать, его заперли, он хотел привлечь внимание.
– На мой взгляд, он спятил. И Галахад так пишет.
– Галахад об этом не пишет!
– Неужели он упустил такой материал? Галахад – человек умный, спокойный, и он считает, что твой Бакстер взбесился. Ну, пойду посмотрю на Императрицу.
