– Знаю! – вскричал он. – Пудинг!
– А?
– Плум-Пудинг. Вся надежда на него. Видимо, ему не понравится, что деньги достались не дочери, а чужому человеку. Да, я его уговорю, при моем-то красноречии! Сыграем снова.
– С Бошемом?
– Что ты! Те, кто играет с Пудингом в «Персидского шаха», больше на это не идут. Нет, не Бошем – Эмсворт.
– Старый гриб? Ну, знаешь!
Лорд Икенхем кивнул:
– Да-да. Он нас поит, кормит, а мы… Я и сам не рад, но что делать? В такие минуты не до чувств. Говорил я тебе, что завтра приедет Валерия?
– Что?
– Хорес сказал, ему верить можно. Значит, уехать надо с утра, в 8.25, а сейчас – добывать деньги. Вопрос не в том, хорошо ли грабить старого доброго человека. О нет, не в том! Я спросил бы: богат он или беден? Он богат. Я иду. Позже загляну к тебе, отчитаюсь.
Глава XVII
На втором этаже, у себя мрачный Мартышка долго ждал дядю. Наконец дверь отворилась.
– Ну как? – воскликнул он.
Однако первый же взгляд показал, что дела плохи.
– Ничего хорошего, мой друг, – печально сказал граф.
Мартышка тяжело опустился в кресло, и мы поймем, как он страдал, если заметим, что он не одернул брюки.
– Пудинг не стал играть?
– Что ты, стал! Да, сперва он заартачился, но я его убедил. Он вынул колоду и нежно ее погладил, словно клинок перед боем. Тут вошел Эмсворт.
Мартышка скорбно кивнул:
– Понятно. И отказался.
– Что ты, что ты! Ничуть. История сложная, мой друг. Лучше не мешай мне, а то мы не управимся к обеду.
– С чем?
– С тем, что я задумал. Но сперва я кончу рассказ. Итак, вошел Эмсворт, очень взволнованный. Глаза торчат, пенсне висит… В общем, украли свинью. Пошел к ней после чаю, а ее нет.
– Смотри-ка!
– Я бы нашел для трагедии более уместное слово. Юность бесчувственна. Свинью украли. Эмсворт заподозрил герцога. Я сказал, что герцог сидит у себя с самого ленча. В сад он выйти не мог, на газоне рыщет Бакстер, а он, если помнишь, к столу не вышел. У него что-то с желудком. Так вот, он говорит, что и герцог не выходил. Перед нами – одна из тайн истории вроде Железной маски. Тщетно гадаем мы…
Мартышка покачал головой.
– Не гадаем, – вставил он. – Чихать я на это хотел. Свинья! Ну и черт с ней. Как Пудинг, как этот шах?
– Прости меня, – сказал граф, – мы, старики, многоречивы. Надо было помнить, что тебе безразлична свинья Императрица. Я предложил Эмсворту отвлечься. Пудинг прибавил, что по случайности у него есть колода карт, и они сели к столу.
Лорд Икенхем почтительно помолчал.
– Ах, какая игра! – сказал он. – Какое мастерство! Пудинг играл ради дочери, это его вдохновило. Обычно противнику дают поначалу выиграть, но он отринул условности. Когда они кончили, Эмсворт встал, поблагодарил и выразил радость, что играли не на деньги. С этими словами он и ушел.
– Ой, Господи!
– Да, неприятно. Пудинг говорит, его когда-то укусила овца, сейчас было еще хуже. Минут пять он повторял: «Это надо же!» Однако потом лицо его осветилось изнутри, оно ожило, словно политый цветок. И, оглянувшись, я увидел, что вошел герцог.
– А!
Граф покачал головой:
– При чем тут «а»? Я не скрывал с самого начала, что счастливого конца не будет.
– Герцог не стал играть?
– Что ты заладил? «Не стал», «не стал»… Пудингу не отказывают. Герцог очень обрадовался. Он сказал, что в молодости неплохо играл в эту игру. Они сели за карты…
Граф помолчал. Страсть к обстоятельному рассказу боролась в нем с жалостью. Победила жалость.
– Данстабл не хвастался, – закончил он. – Конечно, Пудинг устал, он был расстроен. Как бы то ни было, за десять минут он потерял триста фунтов.
– Триста фунтов?
– Да.
– Наличными?
– В высшей степени.
– Значит, они у него были! Почему он не дал их дочери?
– А, понимаю! Пудинг – странный человек. Дочь, не дочь, а с выигрышем он не расстанется. Собственно говоря, я могу встать на его точку зрения.
– А я не могу.
– Что поделаешь! Ну, не становись.
– Нет, ты скажи, что нам делать?
– Нам? Залезть к нему, забрать деньги.
Привычное чувство дурного сна вернулось к Мартышке. Он слышал ясно, а поверить не мог.
– Забрать?
– Да.
– Это кража.
– Не без того. Считай, что мы их заняли. Отдадим частями, с букетиком белых фиалок.
– Нет, послушай…
– Знаю, знаю. Тебе, с твоим юридическим умом, ясно, что это проступок, если не преступление. Что поделаешь! Деньги нужны Полли. Помню, Пудинг сказал, что она для меня как дочь, и не ошибся. Я чувствую к ней точно то же самое, что чувствует Эмсворт к свинье. До законов ли тут? Да, я кроток, я щепетилен – но ради нее с удовольствием стану злодеем. Словом, деньги мы берем.
– Почему «мы»?
Лорд Икенхем удивился:
– То есть как – почему? Поразительно! Я думал, это честь.
– Нет, – сказал Мартышка. – С меня хватит. Собачьи бега – ладно. Приехать без приглашения – допустим. Красть я не буду.
– Дорогой мой, подумай! Если бы не ты, у Полли были бы деньги.
– А, черт!
Мартышка густо покраснел.
– Значит, пойдешь?
– Д-да.
– Прекрасно. Я в тебя верил. Не надо так шутить со старым человеком, я чуть не испугался. Мне одному не справиться. Ты в голосе? Ах да, ты только что пел как соловей. Это хорошо.
– Почему?
– Потому что тебе придется ходить по газону и петь «На дивном, дивном, дивном берегу Лох-Ло-мон-да».
– Как это?
– Так. Очень просто. Данстабл почему-то сидит у себя. Его надо выманить. Даже такой неопытный вор, как я, видит, что красть лучше, когда нет хозяина. На благородную песнь о Лох-Ломонде он мгновенно отзывается. Ты будешь вроде сирены или Лорелеи. Приманив его, ты убежишь во тьму, а я – залезу в комнату. Все ясно?
– Тебя увидят.
– Ты вспомнил о Бакстере? Правильно, не забывай ни о чем. Но и я о нем не забыл. Я дам ему снотворное.
– Где ты его возьмешь?
– У Пудинга. Раньше он с ними не расставался. В этом своем клубе он не смог бы установить без них такой порядок.
– Как же ты его дашь?
