Некоторое время я пытался поделикатнее сформулировать следующий вопрос, потом отчаялся и спросил напрямик:
– Есть предположение, что Олафа перед убийством отравили медленно действующим ядом. Вы не заметили ничего такого, что подтверждало бы это предположение?
– А что такого я могла заметить?
– Обычно заметно, когда человек плохо себя чувствует, – пояснил я. – Особенно это заметно, если на ваших глазах он чувствует себя все хуже и хуже.
– Ничего такого не было, – решительно сказала Брюн. – Он чувствовал себя прекрасно.
– Свет вы не зажигали?
– Нет.
– А из того, что он говорил, вы не помните ничего странного?
– Я вообще ничего не помню, что он там говорил, – ответила Брюн тихо. – Это был обычный треп. Шуточки, остроты, хохмы… Про мотоциклы мы с ним говорили, про лыжи. По-моему, он был хороший механик. Во всех двигателях разбирался…
– И он не показал вам ничего интересного? Он ведь собирался вам что-то показать…
– Да нет, конечно. Вы что – не понимаете? Это было просто так сказано… ну, для трепа…
– Когда случился обвал, вы сидели или стояли?
– Стояли.
– Где?
– У самых дверей. Мне уже надоело, и я собиралась уходить. И тут он стал напяливать на меня это ожерелье…
– А вы уверены, что он кинулся от вас именно к окну?
– Н-ну, как вам сказать… Он схватился за голову, повернулся ко мне спиной, сделал шаг или два к окну… в сторону окна… ну, я не знаю, как вам еще сказать, может быть не к окну, конечно, но я просто ничего в комнате больше не видела, кроме окна…
– Вам не кажется, что, кроме вас, в комнате мог быть кто-нибудь еще? Может быть, вы сейчас вспомните какие-нибудь шорохи, странные звуки, на которые тогда не обратили внимания…
Она задумалась.
– Да нет, было тихо… Какой-то небольшой шум слышался, но за стеной. Олаф еще сострил, что это Симонэ у себя в номере бродит по стенам… А больше ничего не было.
– А шум действительно доносился от Симонэ?
– Да, – уверенно сказала Брюн. – Мы тогда уже стояли, и шум шел слева. Ну, самый обычный шум. Шаги, вода из крана…
– Олаф при вас передвигал какую-нибудь мебель?
– Мебель?.. А, да, было. Это он заявил, что не выпустит меня, и придвинул к двери кресло… Ну, потом, конечно, отодвинул.
Я встал.
– На сегодня – всё, – сказал я. – Ложитесь спать. Больше я вас сегодня не буду беспокоить.
Дю Барнстокр тоже поднялся и двинулся ко мне с протянутыми руками.
– Дорогой инспектор! Вы, конечно, понимаете, что я и понятия не имел…
– Да, дю Барнстокр, – сказал я. – Дети растут, дю Барнстокр. Все дети. В том числе и дети покойников. Впредь никогда не позволяйте ей носить черные очки, дю Барнстокр. Глаза – это зеркало души.
Я оставил их поразмыслить над этими сокровищами полицейской мудрости, а сам спустился в холл.
– Вы реабилитированы, Алек, – объявил я хозяину.
– А разве я был осужден? – удивился он, поднимая глаза от арифмометра.
– Я хочу сказать, что снимаю с вас все подозрения. Теперь у вас стопроцентное алиби. Но не воображайте, что это дает вам право опять забивать мне голову зомбизмом-момбизмом… Не перебивайте меня. Сейчас вы останетесь здесь и будете сидеть, пока я не разрешу вам встать. Имейте в виду, что с этим одноруким парнем первым должен говорить я.
– А если он проснется раньше вас?
– Я не собираюсь спать, – сказал я. – Я хочу обыскать дом. Если этот бедняга проснется и позовет кого-нибудь, даже маму, немедленно пошлите за мной.
– Слушаюсь, – сказал хозяин. – Один вопрос. Распорядок дня в отеле остается прежним?
Я подумал.
– Да, пожалуй. В девять часов завтрак. А там видно будет… Кстати, Алек, когда, по-вашему, можно ожидать здесь кого-нибудь из Мюра?
– Трудно сказать. Раскапывать завал они, может быть, начнут даже завтра. Я помню примеры такой оперативности… Но в то же время они прекрасно знают, что нам здесь ничего не грозит… Возможно, дня через два прилетит на вертолете Цвирик, наш горный инспектор… если у него в других местах все благополучно. Вся беда в том, что им сначала нужно узнать откуда-то про сам факт обвала… Короче говоря, на завтрашний день я бы не рассчитывал…
– То есть на сегодняшний?
– Да, на сегодняшний… Но завтра кто-нибудь может прилететь.
– Передатчика у вас нет?
– Ну, откуда? И главное, зачем? Это мне не выгодно, Петер.
– Понимаю, – сказал я. – Значит, завтра…
– За завтра я тоже не ручаюсь, – возразил хозяин.
– Одним словом, в ближайшие два-три дня… Хорошо. Теперь вот что, Алек. Предположим, вам понадобилось спрятаться в этом доме. Надолго, на несколько суток. Где бы вы спрятались?
– Гм… – сказал хозяин с сомнением. – Вы все-таки думаете, что в доме есть посторонний человек?
– Где бы вы спрятались? – повторил я.
Хозяин покачал головой.
– Обманывают вас, – сказал он. – Честное слово, обманывают. Здесь негде спрятаться. Двенадцать номеров, из них только два пустуют, но Кайса убирает их каждый день, она бы заметила. Человек всегда оставляет после себя всякий мусор, а у нее бзик – чистота… Подвал – он у меня закрыт снаружи на висячий замок… Чердака нет, в пространство между крышей и потолком едва руку просунешь… Служебные помещения тоже все закрываются снаружи, и, кроме того, мы там целый день крутимся, то я, то Кайса. Вот, собственно, и все.
– А верхняя душевая? – спросил я.
– Правильно. Верхняя душевая имеет место, и туда мы давно не заглядывали. И еще, может быть, стоит заглянуть в генераторную – туда я тоже нечасто наведываюсь. Посмотрите, Петер, поищите…
– Давайте ключи, – сказал я.
Я посмотрел и поискал. Я облазил подвал, заглянул в душевую, обследовал гараж, котельную, генераторную, влез даже в подземный склад солярки – я нигде ничего не обнаружил. Естественно, я и не ожидал ничего обнаружить, это было бы слишком просто, но проклятая чиновничья добросовестность не позволила мне оставлять в тылу белые пятна. Двадцать лет беспорочной службы – это двадцать лет беспорочной службы: в глазах начальства, да и в глазах подчиненных тоже всегда лучше выглядеть добросовестным болваном, чем блестящим, но хватающим вершки талантом. И я шарил, ползал, пачкался, дышал пылью и дрянью, жалел себя и ругал дурацкую судьбу.
Когда я, злой и грязный, выбрался из подземного склада, уже рассветало. Луна побледнела и склонилась к западу. Серые громады скал подернулись сиреневой дымкой. И какой же свежий, сладкий, морозный воздух наполнял долину! Пропади оно все пропадом!..
