– Нет, – сказал Юра. – Я только сегодня приехал. Я только познакомился в кафе с одним товарищем. Иваном его зовут, и он…
– А куда вы обращались?
– К дежурному по пассажирским перевозкам и к администратору гостиницы.
Быков и Юрковский переглянулись. Юре показалось, что Юрковский чуть-чуть отрицательно покачал головой.
– Ну, это еще не страшно, – проворчал Быков.
Юрковский сказал неожиданно резко:
– Совершенно не понимаю, зачем нам пассажир.
Быков думал.
– Честное слово, я никому не буду мешать, – убедительно сказал Юра. – И я готов на все.
– Готов даже красиво умереть, – проворчал Быков.
Юра прикусил губу. «Дрянь дело, – думал он. – Ох и плохо же мне. Ох плохо…»
– Мне очень надо на Рею, – сказал он. Он вдруг с полной отчетливостью осознал, что это его последний шанс и что на завтрашний разговор с заместителем начальника рассчитывать не стоит.
– Мм? – сказал Быков и посмотрел на Юрковского.
Юрковский пожал плечами и, подняв бокал, стал смотреть сквозь него на лампу. Тогда Быков поднялся из-за стола – Юра даже попятился, такой он оказался громадный и грузный – и, шаркая домашними туфлями, направился в угол, где на спинке стула висела потертая кожаная куртка. Из кармана куртки он извлек плоский блестящий футляр радиофона. Юра, затаив дыхание, смотрел ему в спину.
– Шарль? – глухо осведомился Быков. Он прижимал к уху гибкий шнур с металлическим шариком на конце. – Это Быков. Регистр «Тахмасиба» еще у тебя? Впиши в состав экипажа для спецрейса 17… Да, я беру стажера… Да, начальник экспедиции не возражает. (Юрковский сильно поморщился, но промолчал.) Что? Сейчас. – Быков повернулся к Юре, протянул руку и нетерпеливо пощелкал пальцами. Юра бросился к столу, схватил рекомендацию и вложил в пальцы. – Сейчас… Так… От коллектива Вязьминского завода металлоконструкций… Боже мой, Шарль, это совершенно не твое дело! В конце концов, это спецрейс!.. Да. Даю: Бородин Юрий Михайлович… Восемнадцать лет. Да, именно восемнадцать. Вакуум-сварщик… Стажер… Зачислен моим приказом от вчерашнего числа. Прошу тебя, Шарль, немедленно подготовь для него документы. Нет, не он, я сам заеду… Завтра утром. До свиданья, Шарль, спасибо.
Быков медленно свернул шнур и сунул радиофон обратно в карман куртки.
– Это незаконно, Алексей, – негромко сказал Юрковский.
Быков вернулся к столу и сел.
– Если бы ты знал, Владимир, – сказал он, – без скольких законов я могу обойтись в пространстве. И без скольких законов нам придется обойтись в этом рейсе. Стажер, можете сесть, – сказал он Юре.
Юра торопливо и очень неудобно сел. Быков взял телефонную трубку.
– Жилин, зайди ко мне. – Он повесил трубку. – Возьмите ваши документы, стажер. Подчиняться будете непосредственно мне. Ваши обязанности вам разъяснит бортинженер Жилин, который сейчас придет.
– Алексей, – величественно сказал Юрковский. – Наш… э-э… кадет еще не знает, с кем имеет дело.
– Нет, я знаю, – сказал Юра. – Я вас сразу узнал.
– О! – удивился Юрковский. – Нас еще можно узнать?
Юра не успел ответить. Дверь распахнулась, и на пороге появился Иван в той же самой клетчатой рубахе.
– Прибыл, Алексей Петрович, – весело сообщил он.
– Принимай своего крестника, – буркнул Быков. – Это наш стажер. Закрепляю его за тобой. Сделай отметку в журнале. А теперь забирай его к себе и до самого старта не спускай с него глаз.
– Слушаю, – сказал Жилин, снял Юру со стула и вывел в коридор. Юра медленно осознавал происходящее.
– Это вы – Жилин? – спросил он. – Бортинженер?
Жилин не ответил. Он поставил Юру перед собой, отступил на шаг и спросил страшным голосом:
– Водку пьешь?
– Нет, – испуганно ответил Юра.
– В бога веруешь?
– Нет.
– Истинно межпланетная душа! – удовлетворенно сказал Жилин. – Когда прибудем на «Тахмасиб», дам тебе поцеловать ключ от стартера.
3
МАРС. АСТРОНОМЫ
Матти, прикрыв глаза от слепящего солнца, смотрел на дюны. Краулера видно не было. Над дюнами стояло большое облако красноватой пыли, слабый ветер медленно относил его в сторону. Было тихо, только на пятиметровой высоте шелестела вертушка анемометра. Затем Матти услыхал выстрелы – «пок, пок, пок, пок», – четыре выстрела подряд.
– Мимо, конечно, – сказал он.
Обсерватория стояла на высоком плоском холме. Летом воздух всегда был очень прозрачен, и с вершины холма хорошо просматривались белые купола и параллелепипеды Теплого Сырта в пяти километрах к югу и серые развалины Старой Базы на таком же плоском высоком холме в трех километрах к западу. Но сейчас Старую Базу закрывало облако пыли. «Пок, пок, пок», – снова донеслось оттуда.
– Стрелки, – горестно сказал Матти. Он осмотрел наблюдательную площадку. – Вот подлюга, – сказал он.
Широкоугольная камера была повалена. Метеобудка покосилась. Стена павильона телескопа была забрызгана какой-то желтой гадостью. Над дверью павильона зияла свежая дыра от разрывной пули. Лампочка над входом была разбита.
– Стрелки, – повторил Матти.
Он подошел к павильону и ощупал пальцами в меховой перчатке края пробоины. Он подумал о том, что может натворить разрывная пуля в павильоне, и ему стало нехорошо. В павильоне стоял очень хороший телескоп с прекрасно исправленным объективом, регистратор мерцаний, блинк-автоматы – аппаратура редкая, капризная и сложная. Блинк-автоматы боятся даже пыли, их приходится закрывать герметическим чехлом. А что может сделать чехол против разрывной пули?
Матти не пошел в павильон. «Пусть они сами посмотрят, – подумал он. – Сами стреляли, пусть сами и смотрят». Честно говоря, ему было просто страшно заходить туда. Он положил карабин на песок и, поднатужась, поднял камеру. Одна нога треножника была погнута, и камера встала криво.
– Подлюга! – сказал Матти с ненавистью. Он занимался метеоритными съемками, и камера была его единственным инструментом. Он пошел через всю площадку к метеобудке. Пыль на площадке была изрыта, Матти со злостью топтал характерные округлые ямы – следы «летучей пиявки». «Почему она все время лезет на площадку? – думал он. – Ну, ползала бы вокруг дома. Ну, вломилась бы в гараж. Нет, она лезет на площадку. Человечиной здесь пахнет, что ли?»
Дверца метеобудки была погнута и не открывалась. Матти безнадежно махнул рукой и вернулся к камере. Он свинтил камеру, с трудом снял ее и кряхтя положил на разостланный брезент. Потом он взял треногу и понес в дом. Он оставил треногу в мастерской и заглянул в столовую. Наташа сидела у рации.
– Сообщила? – спросил Матти.
– Ты знаешь, у меня просто руки опускаются, – сердито сказала она. – Честное слово, проще сбегать туда.
