В тот миг, когда он уже приподнял скатерть, заговорила леди Кэммерли.
– Благодарю вас, Арчибальд, – сказала она истомленным голосом, в котором слышались слезы. – Давно назрело время, чтобы сюда явилась какая-нибудь решительная личность и произнесла эти доблестные слова. Вы только что сказали то, что мне хотелось сказать уже много лет. Если бы не вы, я услышала бы рассказ про Джорджа Бейтса и носорога в сто двадцать седьмой раз.
Глаза Аврелии сияли.
– Я слышала его сорок три раза.
Из тени донеслось почтительное покашливание.
– А я, – сказал Бэгшот, дворецкий, – восемьдесят шесть. Могу ли я позволить себе присовокупить и мою смиренную благодарность мистеру Муллинеру за его твердую позицию? Мне иногда кажется, что джентльмены не отдают себе отчета в том, как угнетает дворецкого необходимость выслушивать их послеобеденные истории. Официальное положение дворецкого, включающее обязанность стоять спиной к буфету, лишает его возможности искать спасения в бегстве, что делает жизнь дворецкого очень тягостной. Очень! Благодарю вас, мистер Муллинер.
– Не за что, – сказал Арчибальд.
– Благодарю вас, Арчибальд, – сказала леди Кэммерли.
– Не стоит благодарности, – сказал Арчибальд.
– Благодарю тебя, милый, – сказала Аврелия.
– Всегда рад, – сказал Арчибальд.
– Теперь ты понимаешь, папа, – сказала Аврелия, оборачиваясь к сэру Рэкстро, – почему в клубе тебя все избегают.
Проконсул вытаращил на нее глаза:
– Меня в клубе никто не избегает!
– Тебя в клубе избегают. Об этом весь Лондон говорит.
– Ну, знаешь ли, мне кажется, ты права, слово джентльмена, – задумчиво произнес сэр Рэкстро. – Теперь, когда ты про это упомянула, теперь мне все понятно! Действительно, избегают. Я постепенно дегенерировал в клубного зануду. И благодаря бесстрашному прямодушию этого прекрасного молодого человека пелена спала с моих глаз, и я узрел свет. Бэгшот, наполните рюмки. Портвейн, моя дорогая? Тебе, Аврелия? В таком случае я предлагаю тост. За моего будущего зятя, Арчибальда Муллинера, который нынче вечером оказал мне услугу, за которую я буду у него в вечном долгу. А теперь, Аврелия, дорогая моя, когда мы кончили вкушать нашу скромную вечернюю трапезу, быть может, ты и наш молодой друг погуляете вокруг площади. Как он столь справедливо заметил минуту назад, – сэр Рэкстро добродушно засмеялся, – сегодня ведь полнолуние.
На залитой луной площади Аврелия была само раскаяние и восторженное обожание.
– Ах, Арчибальд! – вскричала она, нежно опираясь на его руку. – Я чувствую себя так ужасно! Ты, конечно, заметил, как холодна я была последнее время. Из-за того, что ты был таким кротким червяком с папой. Естественно, я не отрицаю, что он из тех, кто жует трехдюймовые гвозди и глотает битые бутылки, но меня возмущала мысль, что ты его боишься. Ты же мой чудо-мужчина, а в течение этих жутких дней мне казалось, что я в тебе ошиблась, что ты предал меня. А ты просто выжидал удобной минуты, чтобы оглушить его как следует. Нет, милый, я убеждена, что ты самый замечательный человек на свете.
– Да, ну, послушай, огромное спасибо, – сказал Арчибальд. Но сказал он это глухим, почти беззвучным голосом. Жуткая ирония его положения огнем жгла молодого человека. Его обожает, можно даже сказать, ластится к нему эта прелестная девушка, а простая порядочность неумолимо воспрещает ему вступить с ней в брак. Если такое противоречие возможно было уладить – пусть даже в русском романе, он бы дорого дал, лишь бы узнать, каким образом.
– Завтра, – сказала Аврелия, – ты угостишь меня обедом в «Савое», и мы это отпразднуем.
– Ладненько, – рассеянно ответил Арчибальд.
Он прикидывал, где бы отыскать самое лучшее театральное агентство.
На следующее утро в половине двенадцатого Арчибальд на подгибающихся ногах стоял на полутемной лестнице, ведущей к конторе Изадора Маккалема, известного театрального агента, которому в среде лондонских театральных агентов принадлежит рекорд по числу людей, заручившихся его обещанием непременно написать им, если подвернется что-нибудь подходящее. Настроение Арчибальда было истинно гамлетовским – нерешительным, колеблющимся. Рассудок твердил ему, что сделать это необходимо, но, как он ответил рассудку, никто не заставит его сделать это с радостью.
И он колебался. И пока он все еще колебался, сверху донесся громовый удар захлопнувшейся двери и топот бегущих ног. Мгновение спустя в него врезалось плотное тело, и в обществе этого тела, неразрывно сплетясь с ним, он пролетел полмарша лестницы, кончавшегося перед уличной дверью. Лишь когда этот хлипкий барьер уступил их объединенному весу и Арчибальд начал собирать себя по частям с тротуара, он обнаружил, что причиной всей этой бурной смены событий была полная молодая женщина в розовом с волосами, обработанными перекисью водорода.
Несколько секунд она стояла, тяжело дыша, и весь ее вид твердил о недавно перенесенном тяжком испытании. Потом она заговорила:
– Я что, сшибла вас, миленький? Извиняюсь.
– Не стоит извинений, – учтиво сказал Арчибальд, выпрямляя правой рукой ребро, которое, казалось, чуть прогнулось.
– Я не глядела, куда иду.
– Не расстраивайтесь.
– Да и как смотреть себе под ноги, после того как тебя оскорбил червяк? – с жаром спросила она.
Арчибальд, всегда само сочувствие, прищелкнул языком:
– То есть вас оскорбил червяк?
– Червяк, а то кто же.
– Червяки всегда червяки, что с них взять? – умиротворяюще сказал Арчибальд.
Такая терпимость только подлила масла в огонь.
– Ну, пока я жива, им недолго ходить в червяках! – заявила его собеседница. – Послушайте! Что, по-вашему, сказал мне этот тип наверху? Сказал, что я слишком толста, чтобы играть героинь в городах второй категории! – Она горько шмыгнула носом. – Слишком толстых для городов второй категории вообще не бывает! Это невозможно, и все тут! Там любят, чтоб героини были в теле. Любят чувствовать, что получают за свои деньги сполна. «Эта пышная красавица» – «Лейстер аргус».
– Прошу прощения?
– Я говорю, что про меня напечатал «Лейстер аргус». О моей Джеральдине в «Исковерканных жизнях».
Интеллект Арчибальда, уж какой он там ни был, заявил о себе. Полет по ступенькам немного его встряхнул.
– Вы играете героинь в мелодрамах? – алчно спросил он.
– Играю ли Я героинь в мелодрамах? – эхом отозвалась она. – Играю ли я ГЕРОИНЬ в мелодрамах? Играю ли я героинь в МЕЛОДРАМАХ? Да я…
Арчибальд наконец убедился, что она играет именно героинь и именно в мелодрамах.
– Послушайте, – сказал он, – не завернуть ли нам в погребок выпить по рюмочке портвейна? У меня есть к вам небольшое деловое предложение.
