Снова все стихло.
Страшно хотелось спать. Но (это тоже «метод» на Лубянке – не давать спать) через 10 минут меня опять повели.
Я иду на первый допрос…
Лифт. Пятый этаж. 517-я комната.
Был апрель 1936 года. В это время в этом же здании допрашивались подготовляемые к грандиозному государственному процессу Зиновьев и Каменев со своими четырнадцатью однодельцами.
Допрос
…Хорошо обставленный, большой кабинет. Сразу у двери направо – мягкий кожаный диван, слева – тяжелый дубовый шкаф, доходящий почти до потолка, прямо у окна, отражаясь в глянце паркета, – два сдвинутых вместе добротных письменных стола; окно с легкой решеткой выходило во внутренний двор Лубянки. На столах – чернильницы и груды моих «вещественных доказательств»: рукописи, фотографии, письма, отобранные у меня при обыске.
За правым письменным столом сидел следователь, плотный, средних лет человек, в форме, с портупеей через плечо. Он хмурил густые брови и рассматривал мои «вещественные доказательства». Мельком взглянув на меня, он продолжал перебирать бумаги. Не оторвался от своего занятия – чистки вороненого браунинга – и помощник следователя, молодой парень, восседавший за другим столом.
«Попка» по знаку следователя вышел, бесшумно закрыв дверь. Я стоял, положив руку на спинку свободного кресла, и ждал. Сейчас все выяснится, и меня, конечно, отпустят домой. Чего бояться? Я – не преступник, моя совесть чиста. Просто какое-то чудовищное недоразумение.
Прошло минут десять. Откуда-то, должно быть с Лубянской площади, глухо доносились гудки автомобилей и знакомый до боли городской многоголосый шум.
– Снимите руку с кресла, – тихо предложил следователь.
Я покорно снял, хотя еле держался на ногах от усталости. Неужели не предложит сесть?
Следователь вдруг бросил перо, откинулся назад и долго смотрел мне в глаза немигающим, «испытывающим» взглядом.
– Ну-у?.. – протянул он.
– Чему и кому я обязан, товарищ следователь… – начал было я по старой привычке обращения с советскими гражданами.
– Я тебе не товарищ! – криком прервал он, стукнув ладонью по столу, и тише добавил: – За что арестовали? Старая уловка! Ну-ка, распишись…
Подал бумажку. Читаю.
«…Предъявлено обвинение по статье 58-й, пункты 8, 10 и 11 Уголовного кодекса РСФСР». Это значило – террор против руководителей партии большевиков, контрреволюционная организация и антисоветская агитация. Хорошенький букетик! Если все подтвердится – «луна» обеспечена. Внизу приписка: «читал». Раз только «читал» – подписываю. Следователь поспешно выхватывает ее у меня и подает целую стопу безграмотно исписанных листов.
«Протокол предварительного следствия по делу №…» – прочитал я на заглавном листе. Первая страница начиналась так:
«Вопрос: Признаете ли вы себя членом контрреволюционной террористической организации студенчества Москвы?
Ответ: Да, признаю. В наши задачи входило…»
Дальше шло перечисление на двадцати или тридцати страницах от моего имени всех «злодеяний», какие нам предстояло совершить.
– Нет, я не могу этого подписать, – сказал я, кладя «дело» на стол.
– Почему? – с притворным удивлением осведомился он.
– Все неправда, никакой организации не было.
Вскочив, перегнувшись через стол и брызжа слюной, он закричал мне в лицо:
– Не-е было?! А хочешь, я тебе сотню свидетелей выставлю? Ведь все ваши арестованы, все сознались, здесь они, зде-есь! Никуда не уйдете! Мы знали ваш каждый шаг!.. Где ты был 5 января? На квартире у Макарова. О чем говорили? О том, что советское студенчество – самая лучшая платформа для контрреволюции… А помнишь, пьянствовал с друзьями в «Метрополе» и читал стихи белобандита Гумилева? 13 февраля ты шел из редакции «Мурзилки» с поэтом Вирой через Красную площадь и, показав на мавзолей Ленина, рассказал антисоветский анекдот. Так? Ведь так? Мы всё-о знаем!
В первую минуту я был ошеломлен подробностями моей жизни, но потом я понял, что, в сущности, он знает только голые факты: куда пошел, с кем, что делал, а характер моих бесед был или вымышленный, или сильно извращен.
Еще несколько вопросов, и следователь предлагает:
– Садитесь. Папироску? Не хотите? Жаль. Кушать позвонить? – рука тянется к кнопке на стене. – Тоже не хотите? Жаль. Пользуйтесь моментом, а то, может, ни покушать, ни покурить больше не придется. Конечно, если сознаетесь, другое дело: годика два-три получите, отсидите и – снова пол ноправный гражданин Советского Союза. Ну, а если… Впрочем, не хотите же вы расстаться со своей молодой жизнью…
Я с наслаждением сидел в кресле – так удобно! Голова чуть кружилась, несмотря на все внимание, мысли путались.
– Тэк-с… – порывшись в куче моих фотографий, следователь задержался на секунду на лице одной киноактрисы и показал мне другое фото.
– Узнаёте?
Человек, фото которого держал в руках следователь, был инженер, большой знаток литературы и искусства, милейший, очень любивший молодежь человек. Приходил к нам на литературные вечера, иногда мы их устраивали на его квартире.
Следователь сообщил:
– Он – непосредственный руководитель вашей организации. Полковник, тесно связанный с одним из враждебных нам государств. Вы были его опорой в вашем институте, Макаров – в архитектурном, Корин – в горном. Имел отношениие к Воронскому, Сосновскому – заклятым врагам народа. Фамилии, надеюсь, знакомы?
– Я не верю, что он контрреволюционер.
– Не веришь?! А-а… гад! – Подняв ногу, он ловко ударил меня сапогом в грудь, и вместе с креслом я грохнулся навзничь, больно стукнувшись головой об пол. Поплыл куда-то потолок, все закружилось, но через секунду-две я уже медленно вставал на ноги.
Я стоял, пошатываясь и стараясь понять случившееся.
– Не хочешь по-человечески разговаривать, так мы по-другому поговорим, – грозил следователь, тяжело дыша. – Мы с тобой цацкаться не будем, сволочь этакая. Еще следствие вести на такого гада. Пристрелить, как собаку…
– Это можно, – услужливо предложил помощник и, подойдя, приставил дуло браунинга к моему виску.
– Подпишешь?
Сталь холодит висок. В одно мгновение пробегают милые картинки далекой родной обстановки, образы дорогих мне людей, какие-то мелкие, незначительные жизненные эпизоды. Но это – мгновение, и снова возврат к страшной действительности. Сейчас, вот сейчас – смерть… Может быть, подписать? Или сразу уж… чтоб не мучиться. Вдруг – еще мысль: а если это метод, игра? Ведь не могут же они убить меня без нужных на то санкций? Кроме того, я им нужен еще для «дела»…
– Ну-у? – протянул помощник.
– Стой! – не стреляй, – сделал вид, что останавливает приятеля следователь.
