Долго еще за стенкой слышался смех и бренчание гитары.
– Анька-то Коромыслова все ж померла, – закутываясь в одеяло, проговорил Роскин.
– Когда?
– Да вот перед ужином…
Я лег и долго не мог уснуть. Над палаткой затянула свою песню метель. Снежная крупа забарабанила по брезенту, точно кто-то осторожно шаркал веником.
IV
На другой день я присутствовал при разводе бригад на работы.
Чугунный буфер, висевший у входа в зону, поднял население лагпункта часа в четыре утра, когда было еще совсем темно. Коменданты и нарядчики (все женщины) бегали по баракам, выгоняли заключенных на улицу, некоторых, кто не желал идти, за ноги стаскивали с нар и волокли насильно по снегу к вахте. Воспитатель Роскин, забравшись на разбитые сани, держал речь:
– Заключенные! Партия и правительство, товарищ Сталин идут вам навстречу: ежели вы хорошо будете работать, вам будет дано досрочное освобождение.
– Вчера вот одна уже досрочно освободилась. Анна-то Коромыслова!..
– Сил нету! Голодные! – крикнула из толпы маленькая, закутанная в платок женщина.
– Как это сил нет? – возмутился Роскин. Должны быть силы, раз ты находишься на ответственном социалистическом строительстве по освоению далекого севера.
– Хлеба давай, тогда и работать будем. Тебе хорошо, чёрту, ты всегда сыт!
– Я, гражданочка, позволь тебе заметить, такой же заключенный, как и ты. Пора это знать.
– Тем хуже, что вы заключенный, – негромко проговорила какая-то женщина интеллигентного вида.
– Короче говоря, – рассердился Роскин. – Забирайте лопаты и отправляйтесь к чёртовой бабушке на работу. Вы никакому перевоспитанию не поддаетесь.
Он спрыгнул с саней и стал закуривать. На его место влезла Зотова.
– Граждане заключенные! Я, как начальница лагпункта и как женщина к женщинам, обращаюсь к вам с просьбой: подымайте на высоту производительность труда. Все, что от меня зависит, я вам делаю и даю.
– Ты нам мужиков на лагпункт дай! – звонко крикнула гитаристка из нашего барака.
– Правильно! – загудели блатные. – Сама, небось, с каждым охранником переспала, за зоной сидючи, а мы стариков, и тех не видим!
– Давай ребят на лагпункт!
– Дорогие гражданки-заключенные! – прикладывая руки к груди, продолжала Зотова! – Не будем на общем собрании распространяться на такие антимные темы. Не от меня это зависит. Согнать вас на один лагпункт решил начальник нашего отделения товарищ Уралов, а мы есть его подчиненные.
– Пущай он приедет, этот Уралов, к нам на лагпункт! – снова раздался голос из толпы. – Посмотрел бы, как мы живем, да посчитал бы, сколько нас в день дохнет.
– Митинг закрывается! – скомандовала Зотова. – Охрана! Выводи бригады на работу!
Вохровцы защелкали затворами винтовок, загоняя обоймы в магазины, и, бригада за бригадой, женщины стали выходить из зоны, позвякивая лопатами.
В этот день мне пришлось все-таки сделать карандашный портрет Зотовой, за что я получил от нее две буханки хлеба и два кило гречневой крупы.
V
Советский концлагерь, громко именуемый «исправительно-трудовым», – это особый мир, это государство в государстве. Здесь все подчинено своим странным неписаным законам, стихийно родившимся где-то в природе нового советского человека. В этом отношении особый интерес представляет психология советских уголовных преступников. Наряду с многими странными качествами этих людей, у них есть одно, заслуживающее прямо-таки научного исследования. Это качество состоит в самоистязании, которое, в свою очередь, является формой протеста.
Дня через два после моего приезда на 9-й женский лагпункт я порезал себе палец и отправился к лекпомше, чтобы залить ранку йодом.
В кабинке лекпомши на грязной койке лежала молодая девушка, все лицо которой было залито чернилами.
Возле нее хлопотали лекпомша и санитарка. Я поинтересовался и спросил, что случилось.
Набирая в пипетку каких-то капель, лекпомша улыбнулась и ответила:
– Дура девка, и больше ничего. Залила себе глаза чернилами. Милый, вишь, ей изменил. Охранник один. Так обидно стало.
Лекпомша двумя пальцами разжала веки девушки и влила в глаза несколько капель лекарства. Вместо глаз у больной были какие-то черные дыры.
– Это у нас частенько бывает, – добавила лекпомша.
Светлым морозным утром я сидел на воротах лагпункта и приколачивал только что написанный лозунг. Сверху мне было видно, как два вохровца с винтовками ходили из барака в барак и, видимо, кого-то искали. По лагпункту бродили несколько заключенных, освобожденных лекпомшей от работы.
Вдруг морозную тишину резко прорвал выстрел. Я взглянул по направлению звука и увидел, что из одного женского барака бежит к забору мужчина, за ним – два вохровца; один из них на ходу стрелял в воздух.
– Стой! Стой тебе говорят! – кричали они беглецу.
Я спрыгнул с ворот и поспешил к месту происшествия.
Увидев, что удирать из зоны, собственно, некуда, мужчина, не добежав шагов двадцати до забора, остановился и в одну секунду вытащил из-за голенища валенка финский нож. Вохровцы остановились недалеко от него, и один из них скомандовал:
– Брось нож!
Вместо ответа беглец, оказавшийся молодым парнем-уркой, задрал телогрейку, затем – рубаху и на глазах у всех полоснул себя крест-накрест ножом по голому животу. Хлынула кровь.
– Не подходи ко мне! – крикнул он вохровцам. – Зарежусь!
Вохровцы топтались на месте, не зная, что делать. Толпа заключенных собралась вокруг парня и вохровцев. Какая-то девушка вырвалась из толпы и, смело подойдя к парню, обняла его за шею.
– Брось, Гриша, нож. Все одно ты погорел.
Но парень не бросил ножа. Он продолжал с ненавистью смотреть на охранников.
Кто-то из толпы рассказал, что парень этот – заключенный с соседнего лагпункта. Каким-то образом он проник к нам в зону и забрался в барак к своей возлюбленной, которая теперь стояла возле него. Вохровцы узнали про это по чьему-то доносу и выследили парня.
Один из вохровцев попробовал сделать еще два шага вперед.
Парень в ту же секунду еще раз полоснул себя ножом по животу. Кровь лилась ручьями, заливая парню штаны, валенки. Розовел снег под ногами. Возлюбленная больше не пробовала остановить его от самоистязания, она обняла его за талию и, положив голову ему на плечо, с такой же ненавистью и злобой, как и парень, впилась глазами в вохровцев.
Как только вохровцы ступали вперед – парень резал себя. Лицо его бледнело все больше, и я видел, как мелко дрожала рука с ножом. Пошатнувшись, он с размаху ткнулся лицом в снег, разбросав руки в стороны. Не успевшая удержать тяжелое тело, девушка повалилась вслед за ним. После перевязки, сделанной наспех лекпомшей, вохровцы погрузили парня на сани и повезли на лагпункт, с которого он удрал. Возлюбленную его посадили в холодный карцер.
