Прозвучало очередное, последнее объявление о посадке, и он резко развернулся.
— Идемте. Нужно поторапливаться на этот чертов самолет.
В его голосе прозвучали нотки неудовольствия, как будто он приступал к делу, которое ему было не вполне по душе. Подхватив сумку, он кивнул мне и пошел на посадку. Я последовал за ним. Теперь он был настолько поглощен собственными мыслями, что пытаться расспрашивать его дальше не было никакого смысла.
Не знаю, чего было больше — любопытства или волнения, закономерно охватившего меня перед лицом чего-то грандиозного, но, так или иначе, я наконец принял решение. Я пройду все это до конца. И определившись, я ощутил удивительное спокойствие. Впереди был еще долгий путь, и у меня будет предостаточно времени получить ответы на все свои вопросы.
Мы летели первым классом, чего раньше я никогда не делал, так что я был весьма доволен, откинув спинку кресла после еды, слушал музыку в наушниках и попивал бренди. Я испытывал странное ощущение бестелесности, словно это и не я вовсе летел на юго-запад в ослепительно-ярком солнечном сиянии над белым морем облаков. Другой мир, мир, в котором нет забот, мир, в котором ничего не известно о грызущих древесину насекомых или о грибах и сырой гнили.
— Вы не спите?
Мое предплечье сжала стальная рука в перчатке.
— Вы не спите, говорю?
Он склонился ко мне.
— Снимите на минуту эти наушники.
Я так и сделал, и он улыбнулся. То была дежурная улыбка, заставившая меня гадать, что у него на уме. Она не распространялась на его глаза.
— У вас были какие-то вопросы, — сказал он.
Я кивнул, подтверждая.
— Ладно, и у меня есть один вопрос к вам.
Сейчас в его произношении не было и следа акцента.
— Что заставило вас полететь, не получив ответов на вопросы, которые вас беспокоят?
Что меня заставило? Я пожал плечами и покачал головой.
— Айрис Сандерби, наверное.
Снова улыбаясь, он кивнул:
— Да, она очень привлекательная молодая женщина.
— Так она жива?
— Либо она жива, либо человек, звонивший мне вечером в четверг, очень хороший имитатор голосов.
Я подумал о трупе, который мне показали в больничном морге. Если это была не она, то кто тогда? Но он ведь не выдумал это, какой смысл? Его лицо рядом с моим стало предельно серьезным.
— Вы действительно шотландец? — спросил я его. — Или только изображаете?
— Нет. Это мой натуральный выговор. Хотите услышать историю моей жизни? — прибавил он.
Теперь, когда он откинулся на спинку и наполовину прикрыл глаза, его улыбка больше напоминала оскал.
— Ну ладно. С рождения я очутился среди бандитов Глазго.
Он сказал это так, будто этим можно было гордиться.
— Родом из Горбалза
[42], мою мать-алкоголичку бросили в огромную новую многоэтажную тюрьму, когда мне было два года. Она была проституткой. Своего отца я вообще не знал. К семи годам меня уже два раза арестовывали. Настоящий маленький хулиган, жил в основном на улице и добывал себе пропитание в районе доков, наблюдая, как их один за другим уничтожают профсоюзы. В конце концов, прячась в сортире спального вагона, я приехал в Лондон и прибился к торговцу с лотка всякой мелочью к северу от Майл-Энд-Роуд.
Какое-то время он молчал, плотно зажмурив глаза, и я подумал, что он, наверное, уснул. Но он снова наклонился ко мне.
— Кларк его фамилия. Звали Нобби. Нобби Кларк. Известный был человек в своем деле. Торговля краденым, как вы понимаете.
Выросший на востоке Англии, я мог распознать настоящий говор кокни, и в его речи он постоянно проявлялся.
— Естественно, некоторые вещи были чистыми. Нобби все это перемешивал, и никто его ни разу не поймал. Портабелло-Роуд, четыре утра в субботу — там было его лучшее место. Парни стаскивали барахло к открытию его прилавка, и к шести часам из краденого уже ничего не было. К тому моменту как появлялись полицейские, у Нобби уже было все чисто. Ах ты ж, черт побери!
Он едва не расхохотался, его широко открытые глаза радостно светились от воспоминаний о былом.
— Вы не поверите, чему я научился за те три года, что провел с ним.
Уорд вздохнул.
— А потом, когда мне было уже десять и я уже начал соображать, что к чему, старикан взял и умер. Бог мой! Я его любил, действительно любил. В конце концов, он мне был как отец. Другого ведь у меня и не было.
Он повернулся к окну, глядя мимо меня, и его серые глаза увлажнились от чувств.
— Знаете, Пит, я заплатил за его похороны. Он не оставил для этого денег, и я оплатил его погребение из того, что успел отложить. И вы знаете, что Нобби выкинул? Он оплатил мне это чертово образование. Господи! Я бы убил старого мерзавца, если бы он уже не лежал в могиле.
Неожиданно он расхохотался.
— Правильным парнем был этот Нобби. И вот, вместо того чтобы загреметь в колонию для несовершеннолетних, где я бы познал все премудрости того образа жизни, к которому уже приспособился, я очутился в частной школе для среднего класса, где стал учиться правильному языку, на котором, по мнению бедных наставников с обтрепанными манжетами, говорят лучшие представители английского общества. Вы учились в частной начальной школе?
Я покачал головой:
— Нет, я ходил в государственную школу.
— Ну, тогда вы не знаете, что творили маленькие паршивцы, когда выключали свет. Некоторые из них прикладывались к спиртному, когда я туда попал. В конце концов их, конечно же, ловили, и директор многих сек. Дело было в начале семидесятых. Об этом пронюхали газетчики и подняли шум. «Гардиан» даже выпустил на эту тему передовицу — «руки прочь от юных заблудших бедолаг, они не виноваты». Вина лежит на родителях, государстве, социальных работниках, частных школах и вообще всей системе. Надо ли говорить, что школа после этого закрылась. А я перешел в Итон
[43].
Он замолчал, и мне осталось лишь гадать, не сочинил ли он всю эту историю. От акцента не осталось и следа, его английский звучал безупречно.
— Почему в Итон?
— Таково было желание Нобби. Опекуны должны были определить меня в Итон, Нобби не сказал как, и по сей день я не знаю, как они этого добились, но в Итон я пошел. Ну а что?
Улыбаясь, он покачал головой.
— Первый урок, который я усвоил, — никогда не попадаться. Даже опекуны поздравили меня, отмечая примерное поведение, просто образец нравственности. Ну а чего они ожидали? Я не стал портить себе будущее, продавая наркотики в начальной школе, и уж тем более не употреблял сам. Этого я и так насмотрелся. Впрочем, у меня был неплохой маленький бизнес на ворованных автомобильных радиоприемниках. Я их сбывал ничего не подозревающим родителям учеников на вручении аттестатов и в дни соревнований, а в середине и в конце учебного года привлекал к посредничеству других ребят.
