Кроме Кетцалькоатля, пернатого змея, божества учености, он рассказал о Тескатлипоке, боге неба, Тлалоке, боге дождя, и о самом ужасном божестве из всех, чье имя мне не только выговорить, но и написать непросто — Уицилопочтли.
Я до сих пор мысленно вижу бесконечную цепь пленников в окружении стражей, ожидающих своей очереди подняться по ступеням ацтекских храмов, где обреченных встречают жрецы Уицилопочтли и их обсидиановые ножи. От запекшейся крови их лица и руки черны, а одежды отвердели. Они усердно рассекают грудь каждому, вынимают все еще бьющееся сердце и приносят его в жертву своему мерзкому богу, затем сталкивают распоротое тело вниз с лестницы, где ожидающие воины рубят его на куски для ритуального каннибализма, обостряющего плотские наслаждения и усиливающего отвагу живых за счет поглощения плоти пленника.
Эта картина неизгладимо запечатлелась в моей памяти. Уорд нарисовал ее негромким голосом, лишенным как волнения, так и отвращения, несмотря на ее чудовищность, просто повторив ту информацию, которую он почерпнул в книге, взятой в библиотеке в Глазго сразу же, как узнал, где пройдет наш маршрут в Пунта-Аренас и далее в Антарктику. Я обратился к ней здесь потому, что, на мой взгляд, Мехико явился прологом к тем ужасам, которые нам предстояло узнать позже.
Солнце садилось. В кроваво-красном зареве заката мы возвращались в центр Мехико. Длинные, геометрически правильно расчерченные улицы уже превратились в темные ущелья, залитые светом автомобильных фар. Иногда на углах улиц стояли мужчины, наполовину скрытые нагромождениями разноцветных шариков, по словам Уорда, представляющих собой жалкое подобие роскошных головных уборов ацтеков из перьев. Вечер стоял тихий, пыль улеглась, и огромная площадь Сокало дышала задумчиво-умиротворенным настроением, теплые лучи заходящего солнца все еще касались башен-близнецов кафедрального собора, возвышающегося над президентским дворцом.
Ресторан, который выбрал Родригес, расположился на одной из улиц позади собора. Это было небольшое полутемное заведение, где подавали только блюда мексиканской кухни. Единственный посетитель без компании, он, устроившись в углу, сосредоточенно писал что-то на листе бумаги, и одинокая свеча на столе освещала его лицо. Оно было довольно необычным: желтовато-коричневая, похожая на старый пергамент кожа туго обтягивала острые скулы, а широкий лоб и выдающийся нос придавали ему почти аристократический вид.
Он не поднял взгляд, пока мы шли через зал, а, склонившись, быстро бегал ручкой по закрепленному на планшете листу бумаги. На меня он произвел впечатление нелюдимого отшельника.
— Родригес?
В голосе Уорда не прозвучало теплоты.
Тот поднял глаза, затем закрыл планшет и поднялся на ноги.
— Сеньор Уорд, верно?
Они обменялись рукопожатием, настороженно глядя друг на друга. Уорд представил меня, и мы расселись.
— Что это вы пьете? — спросил Уорд, наклонившись вперед и нюхая своим длинным носом бледную жидкость.
— Текила.
— Ах да! Делается из Agave tequilana, голубой агавы.
Родригес кивнул.
— Выпьете немного?
— Не откажусь. А вы как? — спросил он у меня. — Жгучая такая вещь.
Я кивнул, соглашаясь, и он щелкнул пальцами проходящему официанту.
— Dos tequilas
[48]. А как насчет вас, сеньор Родригес?
— Gracias
[49].
Он заказал три, затем откинулся на спинку и уставился на человека, ради которого мы сюда пришли.
— Вы пишете очередную книгу?
— Нет, это статья для американского журнала.
— О Desaparecidos?
— Нет, тут речь о наркотрафике на мексиканско-штатовской границе. Кокаин. Его везут через страну транзитом в основном из Колумбии и Эквадора.
Он немного помолчал.
— Вы хотели встретиться со мной с определенной целью?
Его слова прозвучали вопросом, не утверждением, и он явно нервничал.
— О чем вы хотели со мной поговорить?
Уорд ничего не ответил, молча продолжая сидеть и глазеть на писателя.
— Вы говорили, дело срочное, вопрос жизни и смерти для меня.
Родригес говорил тихо, почти шепотом.
— Что же это?
Слегка поколебавшись, Уорд покачал головой.
— Позже.
Он взял со стола меню.
— Мы поговорим об этом позже, когда поедим.
Однако Родригес хотел получить ответ безотлагательно. Он напряженно теребил ручку, опустив карие, чуть миндалевидные глаза в стол, не в силах встретиться с пристальным взглядом Уорда.
Принесли выпивку — три бокала толстого стекла, полных сладковатой жидкости, напоминающей медовуху, но более ароматной и резкой на вкус и, как и предупреждал Уорд, очень жгучей. Он заказал себе sopa de mariscos
[50], что оказалось крабом, мидиями и креветками с cilantro
[51], луком и рисом, затем guacamole
[52] и chile salteados
[53] с tortilla
[54]. Свой заказ Родригес сделал еще раньше. Я последовал примеру Уорда, так как он, видимо, знал, что эти блюда из себя представляют.
Родригес — невысокий мужчина с гладкими черными волосами — отчасти был индейцем.
— Во мне есть немного крови кечуа.
Это он объявил по-английски, объясняя что-то им сказанное, чего Уорд не понял. Их беседа проходила на испанском.
— Я прошу прощения, — сказал писатель. — Мое произношение не вполне правильное. Я говорю на аргентинском варианте испанского. В Южной Америке множество его диалектов, а здесь, в Центральной, он, конечно же, тоже свой, особенно тут, в Мексике.
«Мексика» он произнес как «Мехико».
Уорд настоял на том, чтобы говорить по-испански, под тем предлогом, что ему нужно упражняться в его свободном использовании. Принесли суп и вместе с ним три бутылки пива, заказанные Уордом. У Родригеса на первое были завернутые в бекон креветки. Разговор между тем, по-прежнему на испанском, видимо, касался политики и мексиканской экономики, но, как только Уорд покончил с супом, он неожиданно вновь перешел на английский.
