— А его второй сын? Что стало с Эдуардо? Вы ничего не пишете о нем, кроме того, что он был биологом и что на два года уезжал работать над созданием химического оружия в научно-исследовательском учреждении в Портон-Даун, в Англии. Вы не сообщаете, что с ним стало.
Принесли еще текилы, и Родригес сидел, молча глядя на желтовато-зеленую жидкость в своем бокале.
— Так что же?
— Я не знаю, — сказал он, пожимая плечами. — Не знаю, что с ним стало.
— Он один из Desaparecidos?
— Возможно. Я не знаю. Через несколько месяцев после того, как он вернулся из Англии, он купил билет на самолет в Монтевидео, в Уругвай. После этого никто ничего о нем не слышал.
Тогда Уорд перевел разговор на прошлое семьи Гомес. Они снова стали говорить по-испански, поэтому я не знал, о чем конкретно шла речь, а только в общих чертах благодаря именам, которые они упоминали: Айрис Сандерби, конечно же, также ее деда, Конноров, в частности Шейлы Коннор. Помимо этого постоянно повторялось имя Розали Габриэлли. Вдруг глаза Родригеса округлились.
— Me acusás a mi? Por que me acusás? No escondo nada
[66].
Его взгляд метнулся к двери.
— Ладно, успокойтесь. Я ни в чем вас не обвиняю.
Уорд подался вперед, пристально глядя в лицо аргентинцу.
— Все, что я хочу у вас узнать, — это нынешнее местонахождение этого человека.
— Говорю вам, не знаю.
Шотландец ударил левой рукой по столу, разливая кофе из чашки, которую он только что вновь наполнил.
— Вы врете. Скажите мне его адрес…
Родригес вскочил на ноги.
— Не нужно со мной так разговаривать! Вы не имеете права. Если я говорю, что не знаю, значит, так оно и есть.
— Чушь!
Он снова шарахнул по столу и прибавил тихим зловещим голосом:
— Он в Перу. Вы должны сказать мне, где именно…
— Нет, я ухожу прямо сейчас.
В мгновение ока Уорд оказался на ногах, хватая писателя за запястье своей правой, одетой в перчатку, рукой.
— Сядьте! Вы еще не допили.
— Нет-нет, я ухожу.
Лицо Родригеса перекосилось от боли, когда искусственные пальцы стиснули его руку, заставляя его медленно пятиться к своему стулу.
— Dejame ir!
[67] — буквально завопил он.
— Я отпущу вас, когда вы мне дадите его адрес. Сядьте!
Уорд толкнул писателя на стул.
— У вас есть ручка? — спросил он меня, продолжая сжимать запястье Родригеса, не давая ему сбежать.
Я кивнул, и он сказал:
— Дайте ему еще вон ту бумажную салфетку, пусть на ней напишет адрес.
Родригес продолжал сопротивляться, и краем глаза я увидел, что на нас обеспокоенно смотрит хозяин. Я подумал, что он может в любую минуту позвонить в полицию. Уорд снова наклонился, давя своей массой на руку писателя, которую он по-прежнему удерживал. Родригес пребывал в замешательстве, переводя взгляд с Уорда на остальных посетителей ресторана, молча за нами наблюдающих. Потом он вдруг осел на свой стул, медленно потянувшись за ручкой, которую я ему протягивал. Она слегка подрагивала, пока он писал, затем он пихнул салфетку через стол, и напряжение покинуло его тело, когда Уорд отпустил его и подхватил бумажку.
— Кахамарка?
Он передал салфетку мне.
— Почему Кахамарка?
— Там он живет.
— Да, но почему? Почему там, а не в Лиме, не в Трухильо или в Куско?
[68]
Аргентинец покачал головой, пожимая ссутуленными плечами.
— У него там гасиенда. Гасиенда «Лусинда».
— В Кахамарке. Где это?
Лицо Родригеса не выражало ничего.
— Ладно, вы там не были, вы говорили. Но вы ведь достаточно любопытны, чтобы найти город на карте? Так где это?
Немного помолчав, Родригес сказал:
— Кахамарка на севере Перу. Вдали от побережья, за Андами.
Уорд кивнул:
— Теперь вспомнил. Это там, где Писарро заманил в засаду вождя армии инков, верно?
Он неожиданно улыбнулся.
— Очень характерно.
Помолчав, как будто для того, чтобы его слова получше дошли, он продолжил, медленно и назидательно:
— Писарро был головорезом. Жадным жестоким мерзавцем.
— Он был храбрецом, — проворчал Родригес.
Они словно говорили о ком-то, с кем были знакомы.
— О да, он был тем еще храбрецом.
Уорд обернулся ко мне:
— Если вы почитаете Прескотта, то у вас сложится представление, что Писарро перешел Анды и уничтожил Великую империю инков, имея в своем распоряжении всего сорок кавалеристов и шестьдесят пехотинцев. Но это не совсем так, не правда ли?
Он снова обернулся к Родригесу.
— У него было огнестрельное оружие и доспехи, и Бог всех католиков за спиной, и поддержка целой армии союзников среди индейцев. И все же, согласен с вами, то был невероятный успех. Храбрый, очень решительный, очень стойкий человек, — продолжил он негромким, но выразительным голосом. — Не джентльмен, как Кортес, но крестьянин, с присущей крестьянам хитростью и жадностью. В мафии он бы пришелся ко двору.
Родригес снова поднялся на ноги, на его лицо вернулось выражение тревоги. Ему, видимо, не все нравилось из того, что говорил Уорд.
— Сядьте. Есть еще один небольшой вопрос, которого мы пока не коснулись.
Он указал на стул.
— Сядьте, ради бога, — сказал он, откидываясь на спинку. — Здесь, в Мексике, испанцы на каждом храме Уицилопочтли, на каждой пирамиде построили церковь или воздвигли статую Девы Марии. Вы католик, как я понимаю?
Родригес медленно кивнул, подтверждая.
— Весьма прагматичная Церковь. Много блеска.
Он, казалось, говорил сам с собой.
— Интересно, что бы сказал Христос обо всех тех ужасах, что совершались именем его. А теперь еще по всему Ближнему Востоку появились разновидности ислама, полные фанатичной злобы и ненависти.
Я не уловил смысла его отступления в религиозную тему. Думаю, и Родригес, который снова опустился на свой стул с оцепенело-печальным выражением лица, тоже не понял.
